МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ИССЛЕДОВАНИЯ СОЦИАЛЬНОГО ИНСТИТУТА КАК ФАКТОРА ОБЩЕСТВЕННОЙ КОНСОЛИДАЦИИ
1. К
постановке проблемы.
В одной из предшествующих статей [1], в которой обсуждался феномен консолидирующей роли ностальгии для одной из волн российской эмиграции, мною были выдвинуты два тезиса. Первый состоял в том, что консолидация не только в группе, но и в масштабе социальных слоев предполагает лидерские структуры, которые создают такие «консолидации»[1] под свои цели, в той или иной мере синтонные групповым лидерам консолидируемого слоя. Второй тезис заключался в том, что процесс такой консолидации радикально был облегчен наличием готовых институциональных структур (инфраструктур), которые эмигранты – речь идет о белой эмиграции – вынесли с собой из России.
Интерес к консолидирующей способности институциональных инфраструктур был, далее, у меня поддержан прикладным исследованием [3], где обсуждалась возможная роль бывших советских профсоюзов в новых социально-экономических условиях. Профсоюзы (конкретно речь шла о профсоюзе работников науки и высшей школы) с этой точки зрения интересны тем, что, во-первых, им по определению принадлежит консолидирующая роль, а во-вторых, это формальное определение еще надлежало наполнить новым содержанием в новых условиях. В исследовании апробировались в том числе два тезиса. Во-первых, то что для реализации консолидирующей роли по отношению к профсоюзной массе необходима консолидация профсоюзных лидеров (вопрос о лидерстве в данном случае не возникал, поскольку лидерская структура формально предзадана). Во-вторых, то что консолидировать как лидерскую структуру, так и профсоюзную массу можно наиболее эффективно на некоторой конструктивной инновационной задаче, а не реагировании post factum на меняющиеся обстоятельства. (Обсуждался вопрос о роли данных профсоюзов в начавшейся модернизации сферы образования и о «защитной» позиции профсоюзов как бесперспективной.)
Эти два относительно частных случая проявления консолидирующей функции социального института и понимание того, что реализация этой функции имеет достаточно сложные и социально значимые механизмы, заставили меня обратить внимание на консолидирующую роль социальных институтов в более общем плане. И одним из первых шагов было обращение к литературным источникам в поисках ответа на намечавшуюся проблему.
Заранее было понятно, что обилие обращений к институциональным факторам только в современной отечественной научной и околонаучной литературе делает эту задачу далеко не простой. Реальное положение дел при ближайшем рассмотрении оказалось много сложнее. Употребление институциональной парадигмы, если так можно сказать в данной ситуации, стало повсеместным. Но при этом к институциональным терминам обращались как к чему-то само собой разумеющемуся (естественно данному и естественно действующему), что не требовало понятийного и методологического обсуждения. Более того, в нашей литературе оказалось крайне мало специальных теоретических работ, посвященных социальным институтам[2]. В плане интересующей меня темы эти работы, к тому же, скорее констатировали консолидирующее влияние институтов, нежели раскрывали механизмы консолидации[3]. Так что получить более или менее развернутый ответ на интересующий меня, но слишком в общей форме поставленный вопрос, оказалось практически невозможным.
Передо мной возникала альтернатива продолжить поиски в море литературы, имеющей побочное отношение к моей теме, либо же уточнить постановку проблемы, обратившись к новым случаям проявления институциональных механизмов (продолжить, в методологическом ключе, прикладное исследование, совмещая режим проектной работы и case study). В этом случае институциональная модель прорисовывается в процессе решения практической (проектной) задачи, которое, с одной стороны, базируется на понятийной проблематизации, а с другой – рефлектируется в теоретическом залоге.
Выбрав второй путь, я был поставлен перед проблемой все же принять в исходном пункте определенный понятийный аппарат, раскрывающий категорию института. Ближе всего мне оказался социологический инструментарий, разработанный А. Эфендиевым в выпущенном под его редакции учебнике по общей социологии [6]. Не отвечая прямо на мой вопрос, он развернул, вероятно наиболее полную систему «описания» социального института. (Философское описание [5] более богато, но не представляет какой-либо одной системы.)
Способ описания социального института, выполненный А. Эфендиевым, мне представляется методологически наиболее верным, если сопоставлять его с тем, как это сделано в большинстве других систематических курсах по социологии.
Во многих курсах прослеживается установка на выстраивание основных социальных категорий в некую историческую и логическую линию развития, в котором одни категории выводятся или вырастают из других. При этом возможны два концептуальных подхода, перекликающихся со схоластической проблемой противостояния номинализма и реализма. В соответствии с одним (структуралистски ориентированным) подходом начинать надо с наиболее общей социальной структуры и далее продвигаться вниз по иерархической лестнице социальных единиц, которые структурно детерминированы единицами более высокого порядка. (Порядок может выглядеть следующим образом: «общество – культура – социальные институты – социальные страты – организации – малые группы – индивид».) В соответствии с другим подходом, которому приписывают историческую логику, начинать надо с простейших социальных единиц и далее восходить к более общим. (При тех же социальных единицах порядок их появления обратный.)
А. Эфендиев придерживается, насколько я могу судить, той методологии, что общественная структура, которую изучает социология, хотя и является продуктом исторического развития, но в ее современном состоянии дана вся сразу, со всеми ее исторически специфическими элементами[4]. Поэтому исследователь любого категориально представленного элемента социальной структуры может свободно оперировать остальными социальными категориями, не опасаясь того, что они еще не выведены в процессе построения курса. Эфендиев, придерживаясь веберовского варианта понимания природы социального, начинает с социального действия и взаимодействия, а затем переходит к социальным институтам, т.е. тому, в чем укоренены и что позволяет воспроизводить социальные действия и взаимодействия.
Как мы увидим дальше, для меня в структуре института отображаются многие другие социальные единицы, институт выступает формой их соорганизации. Но точно также, любая другая социальная единица может пониматься как включающая в себя любые институциональные механизмы. Это позволяет мне обсуждать и ставить такую проектную задачу как развитие институциональных интегративных механизмов культуры (которая, в свою очередь, выступает элементом в структуре института), или задачу инновационного развития образования как социального института (притом, что образование является системообразующим элементом современного социального института).
Далее я и перейду к презентации решения этих задач в жанре case study выполненных мною прикладных исследований.
2. Интегративный
потенциал культуры как социального института
Итак, наша задача заключается в том, чтобы на примере одного из социальных институтов – речь пойдет об институте культуры – продемонстрировать механизм решения значимой социальной задачи – в качестве таковой мы принимаем установку на культурную интеграцию российского общества в новых социально-экономических условиях.
Выбор именно культуры для понимания механизмов институциональной деятельности объясняется тем, что по единому мнению исследователей самых разных школ, ее главной инструментальной функцией является воспроизводство определенных социальных феноменов. И с этой точки зрения культура является одним из главных инструментов социального института, обеспечивает базовый институциональный процесс. (Далее мы покажем, что культура является не единственным инструментом воспроизводства.)
Постоянство действия механизма воспроизводства культура может обеспечивать, став сама социальным институтом. Таким образом, нашей задачей является анализ механизмов деятельности культурного института и его интегративные возможности.
2.1. Проблема
интегративной способности культуры.
Актуальность данной прикладной задачи напрямую связана со спецификой социально-экономической ситуации в нашей стане в настоящее время, до сих пор не преодолевшей переходного периода от социализма к не очень понятно какой рыночной системе.
При всех издержках советской системы на нее работала отстроенные и жестко управляемые механизмы интеграции:
- классовой борьбы с внутренним врагом на первых этапах, которые сменились идеологией единства дружественных классов;
- внешнего вражеского окружения;
- единой государственной экономической системой, где процессы конкуренции оставались на уровне ведомств и сдерживались единым иерархическим механизмом партийного управления.
Особая роль отводилась «социалистической» культуре как важнейшему фактору идеологической, межнациональной, а далее и межгосударственной (в рамках соцлагеря) интеграции. Была создана мощная организационная система порождения такой единой культуры (различные творческие союзы, производящие и распределяющие сети культуры, прежде всего кино, радиовещания, телевидения, включение деятелей культуры и ее организаторов в общую табель о рангах, связанную с распределением благ и т.д.)
Сегодня многие из этих интегрирующих механизмов утеряны.
Прежде всего, дезинтегративна экономика – специфическая в условиях первоначального накопления и дикого рынка. (Устоявшиеся на Западе механизмы корпоративного объединения экономических субъектов в наших условиях остаются проблемой.) Либеральные ценности, неорганичные предшествующей культурной традиции и не поддержанные правовыми институтами, раскачивают ситуацию еще больше. Распад Союза на конфликтующие национальные государства и националистические движения внутри России (корни этого – в экономике и борьбе элит за власть) негативно, с точки зрения социальной интеграции «большого» общества, сказываются как на уровне сознания, так и социетальном, разрушая организационные интегративные связи, в том числе культурные.
Пытаясь решить подобный комплекс проблем, обычно в качестве интегрирующего механизма обращаются к «культуре» – как некой универсальной данности, потерявшей спецификацию «советская». Однако натуральная интегративность культуры «вообще» далеко не очевидна. Культурные феномены, интегрируя некоторое сообщество, могут выступать дезинтегративным фактором по отношению к той среде, в которой живет это сообщество. (Религиозные или мировоззренческие противоречия, к примеру.) Коммерциализация культуры вполне может работать на дезинтеграцию. Так например, развитие частного туризма в г. Кимры, опираясь на культурные муниципальные ресурсы, вытеснил все другие, в том числе муниципальные структуры из этого бизнеса. Вплоть до того, что предприниматели, сумев заинтересовать капитанов пассажирских судов, перенесли стоянку пароходов из города на пятнадцать километров ниже, к коммерческому туристическо-развлекательному комплексу. В результате городские музеи резко сократили свою деятельность, а посетителей в них возят те же коммерсанты, максимально снимая возможную прибыль. Другим примером является многочисленные шоу и «междусобойчики» эстрадных звезд на ТВ, которые крайне неоднозначно воспринимаются зрителями. Даже в единой, казалось бы, структуре административного управления интегративные решения не возникают сами по себе и нуждаются в дополнительных инструментах. В относительно благополучном г. Угличе передача комплексной программы развития туризма из управления культуры в экономическое управление отсекла первое от участия в этой программе. Концентрация бюджетных средств на одних культурных мероприятиях может привести к свертыванию финансирования других программ.
Таким образом, установление интегративной функции культуры (или, в альтернативу ей, дезинтегративной функции) предполагает дополнительную, нацеленную на это деятельность. (Вспомним в связи с этим интегрирующую функцию профсоюзов, которая в критических ситуациях разрушения старых интегративных механизмов нуждается в первоначальной лидерской консолидации по поводу инновационных задач.) Но чтобы понять способы этой управленческой, по сути дела, деятельности нужно иметь представление о том целом, в котором она может развертываться.
2.2. Механизмы культурной институциональной деятельности в исторической динамике.
Один из парадоксов социологической теории заключается в том, что общественная макроединица – культура оказывается, в сравнении с другими, менее масштабными социальными единицами, наиболее динамичной в диахроническом, историческом срезе и вариативной в синхроническом срезе. Культура оказывается тем пространством, в котором концентрируются радикальные изменения при переходе от так называемого традиционного общества к современному, и она демонстрирует громадное разнообразие в каждом из исторических типов[5]. Из этого следует, что понять интегративную способность культуры (возможность управления культурой с установкой на социальную интеграцию) можно только благодаря анализу исторически конкретной культурной линии. В несколько иной интерпретации этот тезис звучит таким образом, что механизмы работы социального института культуры могут быть раскрыты только благодаря анализу его исторической динамики.
Вернемся к разделяемой всеми точке зрения, что культура обеспечивает воспроизводство деятельности. Уточним: если какие-то единицы социальной деятельности нуждаются в воспроизводстве (воспроизводстве изнашиваемых вещей или людей), то культура есть специализированный искусственный механизм, который позволяет воспроизводить разрушающийся по естественным причинам социум. Специфика искусственного культурного механизма воспроизводства в том, что оно осуществляется с помощью так или иначе выделенных, организованных и предъявляемых образцов или норм. (Альтернативой являются процессы, чье воспроизводство обеспечивается естественно, фактом протекания самого процесса, его непрерывностью.) Искусственность подчеркивается тем, что нормы реализуются (их реализация отслеживается) благодаря определенному контролю за их исполнением со стороны специальных социальных групп. Часто кульминацией такой реализации являются ритуальные действия, в которые вовлекаются все члены общества – в качестве контролеров и контролируемых, а также зрителей. Эти процессы выпукло подаются в так называемых традиционных обществах, которые, кстати, и выделяются по этому критерию. Термин «традиционное общество», шире – «традиция» свидетельствуют о том, что искусственной по своему происхождению и реализации данный механизм воспроизводства становится постоянным, закрепляется в виде естественных процессов, чье присутствие в обществе не подвергается сомнению и переделке. (Если, все же, изменения наступают, они всегда являются радикальной инновацией, которая нуждается в серьезных социальных основаниях и сильной фигуре инноватора.)
Отход от традиционалистского общества связан в том числе с изменением отношения к определенным культурным нормам, к способам их контроля и изменения. В качестве обособленных нормативных систем выделяются нормы права, которые обеспечиваются специализированной профессиональной деятельностью. Специфика этих норм не в их содержании, не в специфике тех областей деятельности, которые они контролируют (эти содержательные области по-прежнему могут оставаться в поле зрения культурных традиций). Суть дела в том, что над определенными образцами и нормами-традициями появляются развернутые социальные надстройки, которые делают их предметом анализа и практического преобразования, изменения и развития их, которые выступают по отношению к ним в управленческой функции. Тем самым нормы теряют статус социальной природности и становятся сугубо искусственными образования, предметом управления ради того, чтобы сделать их инструментами управления в контексте решения тех или иных социальных задач. Механизм управления вылился в создание мощнного института формального права или юридический. В него, в частности, вошли надзорные органы за нормоприменением, нормотворческие структуры, специфические образовательные и исследовательские институции.
Процесс обискусствления норм и создания над ними более или менее развитой управленческой надстройки сегодня распространился на все культурные нормы. Так например, нормы организационного поведения стали в той или иной мере предметом управления со стороны руководства организаций и выражаются, например, в должностных обязанностях и инструкциях. Нормы морали и общественные ценности также служат предметом изучения, обсуждения и формирования со стороны различных общественных сил в контексте общественной динамики.
Но подобное «обискусствление» – перевод образцов и норм культуры в нормы права, морали или организационных обязанностей – не отменяет существования культурного, естественного слоя норм. (Повторим, что «естественное» в этом новом понимании означает те нормы и образцы поведения и деятельности, которые не имеют над собой управляющей надстройки и передаются во времени и от поколения к поколению в качестве социальной, но тем не менее «природной» данности.) Если продолжить пример с организациями, обискусствление не затрагивает всей совокупности культурных норм, действующих в организациях, и попытки новой экспансии управления на незанятые территории выражаются, например, в том, что на каком-то этапе возникает проблема «организационной культуры», ее анализа и формирования. Это же относится и к другим культурным нормам. При этом происходит конвергенция естественных и искусственных норм: наличие искусственного слоя модифицирует естественный слой, а искусственные нормы поверяются на жизненность их связями с культурными традициями. В принципе, надо говорить и об определенном оестествлении в историческом процессе искусственных норм, превращении их в новую историческую традицию, в совокупность новых мифов..
Естественный и искусственный модусы сосуществуют, выступая по ситуации то один, то другой на первый план.
Возможность тотального обискусствления норм продемонстрировало Высокое Возрождение в момент своего возникновения, когда надстроечная управляющая институция появилась не над воспроизводимыми и нормируемыми процессами, а безотносительно к ним, понуждая к появлению таких процессов и нормативных структур, которые давно прекратили существование. Немногочисленные итальянские и немецкие гуманисты, поддержанные власть имущими, решили отказаться от наличной культуры ради не очень точно представляемой и мало известной античности, которую они «воспроизводили» по сохранившимся текстовым осколкам – исследуя, реконструируя, подражая им не только с точки зрения языковой формы, но и образа мышления и поведения. Конечно, античность не была воспроизведена, однако в Европе появился новый тип культуры, сыгравший огромную интегративную роль – эта культурная составляющая существенно облегчила взаимные заимствования в социально-политических и экономических сферах, даже несмотря на потрясший Европу религиозный раскол. Возможно, вне возрожденческого сдвига этот раскол оказался бы для ее целостности катастрофическим. Те, то не освоил эту культуру, оказались, подобно России, вне Европы и до сих пор вынуждены догонять.
В принципе, можно обсуждать, что же теперь является культурой. За нею можно оставить только традиционный способ «естественного» существования (не различая, старая ли это традиция или новая), а искусственно-управленческое отношение к нормам поместить в особый надкультурный слой. Но возможна широкая трактовка культуры, когда все то, что вырастает из ее начального состояния, также считается культурой. Фактически имеют место обе трактовки.
В соответствии с одной, новейшей по времени появления, культура покрывает все возможное поле нормированной деятельности. Поэтому можно и нужно говорить о правовой культуре, экономической культуре, управленческой культуре, организационной культуре и т.д. Культура тем самым становится тождественной обществу в целом и в лучшем случае является срезом общества, а наука о культуре – рамочной для всех общественных наук. Сторонниками этой точки зрения являются, прежде всего, культурологи, которые таким образом пытаются создать предмет своей научно-исследовательской и образовательной деятельности.
В соответствии с другой трактовкой, результаты управленческой экспансии приводят к тому, что на долю собственно культурных норм остается очень немногое, по сути дела нечто этнографическое, сохраняемое в качестве народной традиции и суженое, волею исторических судеб, до народного искусства. Сегодня, однако, и оно сохраняет только форму «естественного», на деле воспроизводясь с помощью искусственных управленческих механизмов в виде фактически профессиональных коллективов, профессиональных образовательных структур, финансируемых и направляемых (государством) мероприятий. И здесь народная культура смыкается с «большой» сферой профессиональной культуры и искусства.
В принципе, такая суженая трактовка культуры давно бы привела к ее исчезновению из широкого общественного оборота и оставила ее этнографам, если бы не ее государственно-идеологическое значение. По мере очищения идеологического поля от религиозного влияния Новое Время поставило вопрос о том, кто должен заполнить образующиеся пустоты. И здесь искусство предложило себя в качестве носителя и выразителя новой идеологии и в этом качестве было поддержано властными структурами. Культура в узком смысле слова, т.е. искусство, выстраивает свои отношения с культурой в широком смысле слова, естественным слоем норм, черпая из него содержание и смыслы и, в свою очередь, наполняя его высшим смыслом. (Пользуясь модным языком можно сказать, что «искусственное» искусство и «естественная» культура создают одно и то же поле современного мифа и работают в нем.) Если для теоретиков это две трактовки культуры, то для современного человека это некоторое единство его сознания и социального бытия.
Сегодня эта устоявшаяся модель размывается за счет появления других источников идеологического влияния (СМИ) и превращения искусства из области идеологии в коммерческую область show.
В заключение этого пункта замечу, что моя трактовка культуры удерживает оба подхода (или обе социальные действительности), но при том существенном отличии от основной массы культурологов, что широкое понимание культуры относится не ко всей совокупности нормируемой деятельности, но только к ее оестествленной части.
2.3. Интегративные
возможности культур.
Переходя к проблеме социальной интеграции, мы говорим именно о двух культурах, каждая из которых обладает собственными «исполнительскими» механизмами. Широкая культура работает по принципу естественного мифа и подлежит косвенным механизмам воздействия, тогда как искусство управляемо непосредственно теми или иными лидерскими структурами[6]. Рассмотрим вторую как более оперативную и операциональную (но не самую эффективную).
Наиболее мощной управляющей лидерской силой по отношению к искусству являются государственные структуры[7]. Сегодняшние государства выставляют интеграционные задачи на первый план, действуя при этом в глобальном масштабе, поощряя взаимообмен и заимствования высших достижений других культур. Поощряются контакты деятелей культуры – наиболее прямой механизм трансляции. В результате складывается впечатление, что цивилизационная интеграция деятелей культуры (коммуникационная, предметная, мыслительная, организационная) является фундаментальным фактом на общественной сцене. Но, к сожалению, оно ложно. Государство способно в исторически ничтожные сроки поменять культурные установки внутри локальной культуры и изменить кросскультурную ситуацию. Примеры советской России, фашистской Германии, маоистского Китая периода культурной революции, полпотовской Камбоджи – только самые яркие в новейшей истории локальных сообществ. Две Мировые войны показали цену цивилизационному единству и союзам культур (культурных элит вместе с остальной частью патриотического населения). Но конструирование образа врага в целях интеграции «своих» продолжается и сегодня. Современные государства в качестве фактора объединения рисуют образ тотального зла в виде радикального ислама и мирового терроризма.
Признание этого кардинального положения приводит к выводу: культура лишь тогда станет устойчивым фактором социальной интеграции, когда это окажется необходимым (неизбежным, неотменяемым) для властного управления, когда именно интегративные возможности культуры станут для него стратегическим инструментом.
Нам представляется, что сегодня в мире, в том числе и в России для этого существуют серьезные предпосылки. Общий их смысл в том, что государственная, точнее, территориально-административная власть вынуждена рассматривать объект своего управления – те или иные территориальные единицы в качестве открытых систем, а не только как самодостаточные целостности с системой внешних связей. При этом не существенно, идет ли речь о стране в целом или об отдельном поселении. Следование принципу открытых систем вынуждает власть следовать интегративной политики, при этом культурные «факторы» оказываются одними из наиболее действенных. Этот абстрактный тезис нуждается в пояснении. (Некоторые детали, поясняющие дальнейшее, можно найти в [10].)
Развитие автономных систем даже с наличием внешних связей осуществляется посредством определенного комплексного («генерального») планирования, распространяющееся на все те элементы, которые в силу конкретных исторических традиций стали предметом управления[8]. Такое планирование предполагает разветвленную социально-территориальную концепцию, целеполагание, аналитику, решение проблем социальной полноты и целостности. На определенном этапе центральной проблемой сал учет временного фактора. Однако в условиях экспансии инновационных механизмов развития, в том числе территориального, и при ожесточении конкурентной борьбы за инвестиции территориальные власти все более активно вводят новый механизм управления, включающий в себя стратегию развития по точкам роста и опору на партнерство с бизнесом и населением.
Точка территориального роста означает определенное маркетинговое исследование и предложение такого «товара» – за которым всегда стоит чья-то деятельность – на межтерриториальном инвестиционном рынке, который: с точки зрения внешних обстоятельств имеет очевидные преимущества по сравнению с другими предложениями, как правило, благодаря инновационности; с точки зрения внутри территориальной может позитивно повлиять на другие области городской жизнедеятельности, служить для территории в целом локомотивом развития.
Предлагающая себя в качестве точки роста деятельность может втянуть в себя другие организованности деятельности, лишь вступив с ними, под эгидой власти, в партнерские отношения (власть при этом легализует партнерства, предоставляет им правовую базу и определенные ресурсы, начиная от властных полномочий и кончая финансовыми).
Как показывает опыт, наименее затратными и весьма эффективными для партнерства являются культурные феномены (на них, в частности, строится современный туризм). Культура, к тому же, воспроизводимый и не потребляемый ресурс, открытый для участников, каждый из которых может делать свои вклады и обогащаться за счет вкладов других.
В данном подходе крайне важен так называемый внутренний маркетинг, ориентированный не столько на внешнего потребителя, сколько на собственное население. Особенно это касается малых и средних поселений, российской глубинки, покинуть которую стремиться большинство подрастающей молодежи. Обычно говорят о создании рабочих мест для населения данной территории, в том числе молодежи. Однако не менее важно создание культурной среды, значимой для молодежи и отвечающей общественным ценностям (эта среда не может быть сведена к кафе и дискотекам, на которых так часто делают акцент). Идеология и методология развития по точкам роста и формирования партнерств позволяет делать эту среду не административными решениями, а силами самой молодежи.
Но именно участие населения и молодежи прежде всего в таким образом организованном управлении территориальным развитием является более или менее надежной гарантией против неожиданных поворотов власти, деструктивных по отношению к социальной интеграции. Никаких абсолютных гарантий в этом не существует, поскольку те же партнерства могут быть построены на идеологии поиска врага и борьбы с ними, причем в глобальном масштабе, как это имело место с Третьим Интернационалом. Но это уже проблема широкой культуры.
2.4. Промежуточное резюме
Анализ (обращение к проделанным нами исследованиям) социального института культуры как интегративному фактору мы вели ради понимания интегративных способностей социального института как такового. Сделаем промежуточные выводы из этого анализа.
1. Культура является главным инструментом воспроизводства определенных социальных единиц, нуждающихся в создании искусственных механизмов воспроизводства. В состав этого механизма входят нормы и образцы поведения и деятельности, а также контроль за их исполнением.
2. Будучи искусственным механизмом по возникновению, культура функционирует как естественная «социальная природа» (общественное сознание, общественная мораль)[9]. Именно возможность отдельных членов общества нарушать эту социальную природу делает необходимым контроль за исполнением культурных норм.
3. Системы норм и образцов воспроизводят сложившуюся интеграцию в обществе. При этом остается открытой ее способность к трансформации за счет косвенных влияний на культурные (и, добавим, групповые) нормы. Один из простейших приемов – формирование образа врага, внешнего или внутреннего (вспомним булгаковский «класс остаточной сволочи»).
4. Недифференцированная культура традиционных обществ выделяет классы норм, которые становятся предметом рефлексии и прямого управления (нормы права и, далее многие другие). Эти классы норм являются предметом развивающей деятельности, ориентированной на целевые установки общества (цели властных структур общества).
5. Классы искусственных норм способны обособиться в относительно автономные институты, т.е. в социальные образования, нуждающиеся в собственных механизмах воспроизводства (такие как институт права).
6. Управляемые искусственные нормативные структуры в той или иной форме оестествляются в общественном сознании и поведении, образуют совокупность современных мифов. И в этом качеств сливаются с традиционными мифами и архетипами, создавая достаточно устойчивые образования, которые воспроизводят деятельность и сами формируют воспроизводимый социальный институт культуры.
7. Определенная часть культурных норм, подпадающих под термин «искусство» и играющих выдающуюся роль в господствующей идеологии, обособляется в административно управляемую область культуры.
8. Манипулятивные возможности власти по отношению к культуре и формам общественной интеграции могут быть сокращены в том случае, если появляются другие властные субъекты, использующие механизмы культуры в своих интересах и вступающие в кооперативные (партнерские) отношения с властью. Одна из проблем – выращивание таких субъектов из так называемого населения.
3. МЕХАНИЗМЫ РАЗВИТИЯ ИНСТИТУТОВ
3.1. Роль образования в институциональном развитии.
Обсуждая выделение из традиционной синкретической естественной культуры различные типы управляемых искусственных норм мы оставили в стороне такой существенный элемент современных институтов как образование.
Нормативность традиционной культуры включает в себя момент трансляции норм в процессах смены поколений. При этом функция трансляции осознается в качестве ведущей и тщательно организуется (ср. процедуры инициации). Но появление управляемых искусственных норм (мы называли правовые нормы, а в данном контексте имеет смысл вспомнить нормы письменной речи) приводит к принципиально новой динамике нормативных систем, и это вызывает обособление образовательной деятельности.
Принципиально важно, что, подобно культуре, взятой со стороны ее идеологической функции, образование также становятся предметом «общественного» и очень скоро властного, а еще жестче – государственного контроля и нормирования. Появляются профессионалы, которые в массовом порядке воспроизводят учителей, обучая их и нормируя как инструменты, которыми те пользуются, так и процедуры их употребления. В конечном итоге, образовательные процессы, прежде всего выполняющие сервисную по отношению к «базовым» воспроизводимым социальным процессам функцию, в свою очередь формируют относительно автономный социальный институт образования.
В дополнение и на смену инструментальной функции по воспроизводству базовой деятельности приходит целостная сфера педагогической деятельности. Сфера образования, требования, исходящие от механизмов трансляции, начинают оказывать обратное влияние на то, что транслируется (так, например, организация науки, в частности ее предметной структуры во многом зависит от организации обучения научной деятельности). То, чему обучают в сфере образования, определяется не только тем, что должно быть транслируемо, а и спецификой механизмов обучения (учебные предметы имеют собственную логику построения и не совпадают с исследовательскими). Радикально меняются целевые установки образования – ведущей может быть не только и даже не столько трансляция предшествующего опыта или знания, сколько развитие способностей, в том числе способности к (само)обучению. Обособление сферы особенно заметно на примере того факта, что образование, образованность того или иного социального слоя становится самостоятельной ценностью вне рамок конкретного употребления того, что получено в процессах образования. Образовательная деятельность может выставляться в качестве лидера общественного развития (так, прокламируемая и организуемая роль двигателя «общественного прогресса» в век Просвещения).
Схематизируя эти и подобные им исторические ходы в развитии образования, сформулируем их в виде двойной задачи и, одновременно, проблемы, которая с определенного времени все более прорисовывается перед образованием. Во-первых, выполняя базовую институциональную функцию, оставаясь инструментом трансляции различных областей деятельности, следуя за ними, институт образования может и должен выступить в качестве опережающего фактора развития транслируемых областей. Во-вторых, в качестве самостоятельного института образование может вступать в межинституциональные взаимодействия с другими структурами, достигая тем самым собственные цели и помогая этим другим решать их собственные задачи.
В принципе, развитие образовательных процессов и образовательного института должно стать предметом специального анализа в связи с выяснением инструментальных функций образования. На этом этапе мы удовлетворимся очерчиванием рамки дальнейшего исследования и утверждением, что институт образования появляется в связи с выделением динамичного класса управляемых норм и в свою очередь становится инструментом общественного развития.
Вне нашего анализа пока что остается вопрос о том, каковы интегративные способности образования. Заметим лишь, что традиционно образование носило стратовый (классовый) характер, было фактором интеграции внутри страты и дезинтеграции между стратами. Сегодня ставится задача преодолеть эту родовую характеристику образования. В России она, в частности, поставлена в начавшейся модернизации сферы образования.
3.2. Природа социальных единиц, воспроизводимых в рамках института. Внутренние институциональные интегративные процессы.
Мы постоянно апеллировали к некоторым социальным единицам, которые нуждаются в воспроизводстве и для воспроизводства которых формируются такие механизмы как культура, искусственные нормативные системы, обособляемые в собственные институты, и образование, также институционально обособляемое. Вопрос в том, откуда берутся эти единицы и почему они таковы, какими они являются.
Наверно наиболее общим и верным утверждением будет то, что воспроизводятся процессы деятельности, точнее, те элементы процессов, которые по каким-то причинам утрачиваются во временной динамике и нуждаются в дополнительных средствах, чтобы появиться вновь.
Самый простой способ воспроизводства исчезающих элементов деятельности – продолжить то производство, которое вызвало к жизни эти элементы. Постоянное производство орудий и есть их воспроизводство. Еще проще с воспроизводством homo sapiens.
Проблема создания дополнительных инструментов воспроизводства производственных систем (именно их, а не производимых с их помощью элементов деятельности) возникает в силу накопившегося усложнения этих систем (а это может быть связано с возможностью усложнения орудий труда как искусственных). Культура как собрание традиций, образцов и норм деятельности (технологий деятельности) обособляет нечто из текущей практики, автонимно цитирует нечто из этой практики, превращает «практическое» в «семиотическое» с новыми значениями и смыслами, в том числе символическими. Синкретичность культуры позволяет включать в нее свободно и многое. Обособленность культуры как семиотической конструкции делает возможным мыслительно-семиотическое развитие как «содержания» культуры, так и ее символических действий. Многие так называемые традиционные общества демонстрируют богатые и изощренные системы символических смыслов, соединенных с символическими действиями. (Неиссякаемым источником в этом смысле является Индия, скажем история брахманической литературы.)
Нас, однако, интересуют современные институциональные механизмы. Точкой их порождения служит выделение искусственного управляемого класса норм – будь то правовые, научные или грамматические. Обособление таких норм означает одновременное обособление областей практической (в широком смысле слова, в который попадает та же наука или религия) деятельности. Далее, как мы пытались показать, развиваемая по законам искусственного действительность порождает собственную естественно-культурную составляющую в виде обыденного сознания с его современной мифологией и образцов естественного поведения. Выделенная искусственно-естественная область нуждается в том или ином образовательном воспроизводстве. В итоге, эта область сама оформляется в институциональную систему, относительно автономную и взаимодействующую с другими институциональными системами. В частности, новые институциональные системы продолжают выполнять первородные сервисные функции по отношению к тем или иным старым институтам.
До сих пор мы обсуждали институты в виде социальных машин, рассматривая ту же деятельность лишь в качестве воспроизводимого элемента. То, что деятельность выступает и в другом качестве косвенно указывалось искусственной природой различных нормативно-правовых институтов – они появляются в результате рефлексии и управленческой позиции по отношению к нормам, а точнее, тем действительностям, которые контролируются этими нормами. Рефлексию и управление осуществляет кто-то, кого мы можем назвать субъектами («владельцами») данных институтов. Реализация институциональных механизмов идет с помощью его служащих. Наконец, институт создан для того, чтобы попавший в него человек вел себя сообразно определенному запрограммированному алгоритму. Институт с этой точки зрения есть инфраструктура для «включенного» человека. При этом цели института могут меняться от подавления этого человека в любых его проявлениях до служению ему (конечно, в пределах понимания институциональных субъектов и служащих). Степень развитости института можно определять по степени алгоритмизации поведения этого человека, степени управляемости данного поведения со стороны субъектов института и его служащих.
В принципе, любые современные институты могут быть проанализированы в этой (псевдо)генетической манере, тем самым демонстрируя свои структурные связи. Общественная же история с этой точки зрения представляет динамику институциональных систем, не образующих систему (целостность) в классическом смысле данного понятия. Это всегда исторический конгломерат, в котором уживаются практически любые противоречия.
В динамике институциональных машин историки находят ретроспективно определенные закономерности за счет того, что выделяют в качестве ключевых те или иные институциональные системы, точнее, несистемные объединения таких систем. Так, говорят о рабовладельческих или о сословных формациях, имея ввиду институт рабства или институт сословной организации общества в качестве базового. (Древний Вавилон, с этой точки зрения, рабовладельческое государство, а США в недавнем прошлом – нет.)
Обратим внимание на то, что в таком псевдогенетическом рассуждении ведущим процессом оказывается институциализация - процесс выделения той или иной области деятельности в особую институцию, обеспеченную всей институциональной инфраструктурой. И сопровождающий институциализация процесс – включение нового института в конгломерат старых.
Соглашаясь с поиском если не закономерностей, то, по крайней мере, исторических спецификаций институтов, я бы назвал институт «организации» в качестве если не главного базового для настоящего времени, то, по крайней мере, одного из них. Организация как нечто рамочное по отношению к промышленному предприятию, торговому дому, муниципалитету или государственной службы появляется очень недавно вместе с соответствующими разделами права, профессией менеджера, образовательным и консультационным сервисами.
На примере организации легко демонстрируются механизмы появления и развития современных институтов, а также связанные сними интегративные процессы.
«Организацию» в научной и образовательной литературе обычно представляют в качестве некоторой стационарной структуры, которая погружена во внешнюю среду и включает в себя функциональные блоки, позволяющие организации существовать в этой среде, в частности, выполнять свое предназначение. Описывается также связи между блоками и механизмы их функционирования в структуре, при этом особый акцент делается на том, что организация, с какими бы целями она не формировалась, есть человеческая общность со всеми вытекающими отсюда последствиями. «Типовой» способ описания – будь то организации вообще, или различных типов организации – выступает основанием и, одновременно, следствием признания ее институциональным образованием. Институциональность такой организации кажется сегодня настолько очевидной, что она даже не обсуждается. Если и рассматриваются, то различные пути происхождения организаций различного типа, объясняющее типовые различия.
С точки зрения описанной мною усложняющейся структуры института появление института организации нуждается в специальном анализе. Прежде всего, надо понять, выделение каких норм и в каких воспроизводственных контекстах позволило сформировать эту социальную данность. Специализированные нормы права проявляются здесь, вероятнее всего, достаточно поздно, в качестве оформления случившегося социального факта. Более интересной представляется путь, в котором организация становится в процессе задач управления теми или иными организованностями деятельности (промышленными предприятиями, тюрьмами, увеселительными заведениями и т.д.). Тейлор, Файоль, Мэйо и многие другие внешние по отношению к организации силы – которые мы назовем, достаточно условно, «научно-консультационными» являлись не просто чередой теоретиков организации, но и ее творцами в качестве особой социальной единицы-института. Консультанты-исследователи (социологи, социальные психологи, просто консультанты по менеджменту) работали на управленческий слой, помогая ему сделать более эффективным инструмент, который они создали в тех или иных целях (коммерческих, политических, общественных).
В этой модели организация есть не просто целеположенная структура в среде, но динамичная социальная организованность, развиваемая менеджментом самостоятельно или же с помощью привлеченных консультантов и исследователей.
Что касается консультантов, то они работают с отдельными организациями, предлагая им свои решения. Исследователь, в силу специфики языка, дает, казалось бы, общие решения. Но в любом случае, для того, чтобы новации в частных областях стали общим институциональным достоянием, должны работать специальные механизмы. Или иначе, для того, чтобы над различными организованностями деятельности возник единый институт организации, должны сложиться дополнительные механизмы объединения. Научные модели, претендующие на всеобщность, служат важным фактором, но вряд ли достаточным.
Представляется, что в этом случае институтогенную роль играет образование: оно отслеживает те или иные консультационные и исследовательские новации в области менеджмента и передает это в виде стандартного знания об организациях студентам в рамках такой дисциплины как менеджмент организаций.
Четкий коммерческий характер всех этих процессов поддерживает не остывающий интерес к области организационного строительства. И новейшее время, с присущим ему тотальным распространением инновационного подхода, лишь ускоряет и обогащает процесс «развития» организаций, требуя от слоя, который управляет этим развитием, постоянных нововведений.
На примере организаций мы видим целый ряд характерных для социальных институтов черт. Институт возникает не как системное развертывание социальной целостности, а за счет институциализации некоторых задач и решений, оказавшихся существенными для каких-то социальных субъектов. Поэтому совокупность институтов, сосуществующая в каждый момент времени, не образует системной целостности, но является конгломератом, где одни институции могут противоречить другим и конфликтовать с ними, и разные институции могут свободно накладываться и пересекаться с другими (институт предпринимательства может сосуществовать с институтом шоу-бизнеса, а они, в свою очередь, с институтом организаций). При этом каждый институт имеет определенный «имманентный» механизм внутренней интеграции, в частности, как это имеет место с институтом организации, работающий за счет обобществления частных элементов развития в механизм развития института в целом. Благодаря этому институт не только выступает средством воспроизводства социального целого и его отдельных организованностей, но обладает способностью к самовоспроизводству и саморазвитию. В этом, наверное, заключена его удивительная живучесть.
4. ПРЕДМЕТНЫЕ
ПОДХОДЫ К ИССЛЕДОВАНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ИНСТИТУТОВ.
Мы можем вернуться теперь к анализу литературных источников, относящихся к теме социальных институтов, на новых основаниях. А именно, мы можем сравнить наш и другие подходы к анализу институциональной действительности и оценить преимущества, которые даются каждым их подходов, и их недостатки. Необходимо понять, в какой мере и каким образом нами затронуты проблемы, обсуждаемые в литературе, что существенного упущено в нашем подходе и в какой мере это может быть проинтерпретировано в качестве его развития.
Наше сравнение неизбежно будет иметь тезисный характер, поскольку детальный разбор каждой точки зрения заведомо займет больше места и времени, нежели изложение самой авторской позиции. Дело в том, что все они носят исключительно авторский характер и чрезвычайно трудно выделить какое-либо стандартное общее ядро, за исключением набора используемых терминов или атомарных представлений. (Надо сказать, что наиболее полные и упорядоченные по тем или иным основаниям наборы представлений даны в тех работах, которые написаны как учебники [6] или выполнены студентами в рамках учебного процесса [11][10].) При этом можно говорить о двух путях использования этого атомарного набора. «Концептуалисты» создают из этого набора вполне оригинальные конструкции, в основании которой лежит собственная методология. Значительно большее число исследователей используют этот набор для интерпретации интересующего их предметного материала, не обращая особого внимания на уточнение понятийного содержания используемых терминов [8], [9]. Нас прежде всего будут интересовать работы первого плана.
4.1. Основное
различие в подходах
Отметим сразу важнейший момент, который отличает институциональную комплексность и взаимодополнительность от так называемого междисциплинарного подхода, в котором комплексируются знания различных научных дисциплин ради получения адекватного многогранному объекту знания. В межинституциональном, если так можно сказать, подходе комплексируются сами действительности или, иначе, некоторая действительность описывается как органично сочетающая несколько социальных институтов. И именно данное сочетание позволяет понять как объединенную действительность, так и те процессы, которые протекают в каждом из этих институтов в отдельности.
Продемонстрированный нами подход базируется на другой методологии[11]. Фактически, рассматривается (конструируется) некая социальная действительность, в которой возникают проблемы организации воспроизводства определенных элементов этой действительности, а затем развертываются (вводятся) механизмы воспроизведения с большей или меньшей степенью искусственности. При этом в (псевдо)генетической манере фиксируются отдельные элементы машины воспроизводства, а сами институты – их несистематические множества – оказываются результатом деятельности этой мегаинституциональной машины. Отношения и связи институтов, с этой точки зрения, рассматриваются в логике выведения (возникновения и оформления, функционирования и развития) новых институтов в институциональном конгломерате и выяснении тех исторических связей, которые институциональные субъекты устанавливают между ними.
Именно интересы социальных субъектов делают институты инструментами в деятельности, которая носит комплексный характер в том смысле, что не ограничивает себя рамками определенного института (лидеры российской эмиграции, создавшие специфический феномен ностальгии за счет эксплуатации транслированных из покинутой России институций [1], властные субъекты современной России, манипулирующие экономическими, социальными и другими ради решения своих личных и корпоративных задач). Межинституциональный и инструментальный по отношению к институтам характер деятельности социальных субъектов исследователи фиксируют в дальнейшем как невозможность понимания «законов» исторического развития, исходя из имманентной логики того или иного отдельного института.
То, что институты используются в качестве инструментов в конкретных ситуациях деятельности, исключает также возможность прогнозирования каких-либо «нормативных» межинституциональных связей. Из признания зависимости экономики от социально-политических институций не вытекает, каким же «стандартным» образом должны быть связаны соответствующие институты. Понимание конкретных исторических связей и их критика с точки зрения тех или иных общественных ценностей не дают решения, каким способом удовлетворять этим ценностям в дальнейшем. В этой ситуации прикладные социальные задачи могут решаться не за счет установления наукой межинституциональных закономерных связей, а благодаря разработке социально-инженерных методик лидерской работы с институциональными механизмами и реалиями[12]. Проблемы же так называемого демократического общества решаются в процессах формирования новых социальных субъектов, наряду с традиционной политической и денежной властью.
Это не означает, что между институтами не существует предустановленной связи, а точнее, гармонии, которая может вылиться в тот или иной характер их связи[13]. Единый генетический источник, базирование на научном подходе (наука как генетический источник), иная методологическая общность являются почвой для установления более простых и органичных связей. Так, институты экономики и социетальные просты для совмещения в деятельности и в аналитике совмещенной деятельности, поскольку обслуживаются близкими образовательными и научно-исследовательскими институциями.
Мой подход был продемонстрирован выше, и на эту демонстрацию можно еще раз взглянуть с позиции высказанного тезиса. Контрарную же позицию я представлю ниже на некоторых примерах.
4.2. Институциональные
комплексы как способ снятия предметных проблем.
В начале статьи был приведен список монографических разнопредметных исследований, которые положили в основание институциональную методологию, отдавая при этом значительное место анализу этой методологии.
В связи с особым интересом в современной России к экономическим проблемам наибольшую известность из этого списка получили работы Д. Норта, хотя начало институциональному подходу в экономике было положено задолго до него (называют имя Т. Веблена) и Норт лишь один из видных американских, да и не только американских экономистов, которые развивают этот подход.
Главные черты этого подхода – его комплексность (чтобы понять некоторые ключевые процессы в экономической действительности, приходится выйти за ее пределы и обратиться к разноплановому и весьма неопределенному, а тем более не структурированному институциональному множеству) и историзм (влияние этого институционального множества на экономические процессы можно понять, только обратившись к конкретной истории данной совокупной деятельности).
Рамочная проблема заключается в том, что в экономической сфере действуют «экономически неэффективные» организации, чье существование казалось бы невозможно с точки зрения экономических законов (которые отличают эффективную деятельность организации от неэффективной и утверждают, что рынок жестко отбраковывает последние). В принципе, этот факт давно известен, и давно существуют ответы в психологистической манере. Суть их в том, что поведение субъектов на рынке (мотивация и производителей, и потребителей) не может быть сугубо рациональным. Однако остается вопрос, почему же рынок не корректирует эти отклонения. Именно на эту проблему отвечает институциональный подход, вводя понятие социального института и представление о таком множестве взаимодействующих социальных институтов, которое может быть внутренне противоречивым и вести к противоположным результатам по отношению к экономическим процессам.
Для того, чтобы построить полиинституциональную действительность в качестве управляющей (нормирующей) по отношению к экономической деятельности Норт вначале вводит в ней новый элемент – трансакционные издержки процессов обмена (процессов оценки полезности предметов обмена, обеспечения прав собственности в этих процессах и контроля за их соблюдением). Именно снижение цены трасакционных издержек в сумме с производственными издержками Норт и будет рассматривать в качестве важнейшего инструмента построения эффективной экономики или, что для него одно и то же, инструмента экономического роста.
Параллельно Норт вводит общее представление об институтах как задающих правила игры во взаимосвязях людей, которые одновременно организуют и ограничивают их деятельность, задают структуру побудительных мотивов. Говоря о том, что эти мотивы существенны как для политической, социальной и экономической сфер, Норт далее рассматривает прежде всего экономику, взятую со стороны процессов обмена.
Вывод, которые делает автор, заключается в том, что совокупность институтов может положительно сказываться на экономическом росте (моделью чего служат США), а могут играть против этого роста. Возможность этого заложена в том, что создатели институтов, в частности, политических, не ориентированы на цели экономического роста и решают собственные, далекие от экономики задачи. «В качестве иллюстрации успеха возьмем … рост американской экономики в XIX веке. В начале прошлого столетия в США сформировались базовые институциональные рамки (Конституция и Статут северо-западных территорий, а также нормы поведения, поощряющие упорный труд), которые послужили толчком к развитию экономических и политических организаций (Конгресс, местные политические органы, , семейные фермы …) Деятельность этих организаций, направленная на максимизацию результата, привела к росту производительности и подъему экономики, причем это воздействие было как непосредственным, так и косвенным – вследствие поощрения инвестиций в образование….. Чтобы рассмотреть институциональные рамки, которые не поощряют, а тормозят экономическую активность, обратимся к условиям, господствующим во многих странах «третьего мира»… И в этом случае политические и экономические руководители имеют смешанный набор возможностей, но все же по большей части поощряют скорее деятельность по перераспределению, чем по производству материальных благ, формируют скорее монополии, чем конкурентную среду, и скорее ограничивают, чем расширяют выбор.» [7, сс. 24-25] При этом Норт говорит о возможных противоречиях в совокупности институтов по отношению к той же экономике: «У нас [в США] есть институты, которые поощряют ограничения производства, забастовки и преступления, и наряду с этим есть институты, которые поощряют продуктивную экономическую деятельность. Соотношение сейчас складывается в пользу последних, но так было далеко не всегда на протяжении большей части мировой истории и это не характерно для многих государств «третьего мира»» [7, с. 103] Разумеется Норт не всегда остается на этом общем уровне, рассматривая те или иные частности применительно к задаче снижения трансакционных издержек.
О высокой оценке Норта в мировом научном сообществе свидетельствует его Нобелевская премия. Из этого следует, что идеи, высказанные им, оказались инновационными для этого сообщества, поэтому значение работы Норта надо оценивать с точки зрения состояния экономической и, шире, общественной науки в целом. Я же попытаюсь дать оценку той методологии, которую использует Норт для продвижения своих идей. Во-первых, Норт лишь указывает на некоторые положительные следствия тех или иных «институциональных образований», не показывая механизма их формирования и функционирования как нормативных структур. Во-вторых, остается не раскрытым, почему то или иное социальное явление вообще отнесено к институту. Наличие нормативной составляющей, характерное для всякого социального феномена, еще не является для этого достаточным основанием. В-третьих, многогранные институциональные образования нормируют и определяют деятельность многих социальных процессов, а не только трансакционных издержек. В-четвертых, крайне узка ценностная база рассуждений Норта. Вряд ли можно согласится, что абстракция экономического роста столь универсальна, однозначна и бесспорна (сравни те же экологические издержки экономического роста во что бы то ни стало). В-пятых, Норт интерпретирует и понимает пошлую историю, но не дает инструмента управления событиями в современном мире – за исключением следовать американской модели мироустройства. Следствия этого хорошо видны на работах последователей данного институционального подхода: в работе отечественных экономистов этот подход обосновывает необходимость следованию социалистических ценностей при проведении экономических реформ [8].
В рамках данного институционального подхода Норт дает также относительно новую интерпретацию сути экономических организаций (фактически воспроизводя известную социологическую вертикаль «социальные институты – социальные институты – группы и индивиды»). Организация, с этой точки зрения, есть объединение предпринимателем индивидов с целью извлечения прибыли. Организация, как и индивиды, играет по институциональным правилам, но обладает возможностью влиять на институты ради лучшего осуществления своих целей. В экономически эффективном обществе организации, следуя за целями организаторов, содействуют экономическому росту. В других обществах, опять же выражая интересы организаторов, могут ему противоречить. В экономически эффективных обществах организации (как это утверждал еще Р. Коуз) сокращают трансакционные издержки благодаря опыту и знаниям менеджеров. Понимая это, институты такого общества поощряют инвестиции в знания, в том числе в науку, чего не скажешь об обществах другого типа.
Как я уже отмечал, в работах других авторов, исповедующих институциональный подход, может использоваться методологическая схема, не имеющая ничего общего со схематикой Д. Норта. В упоминавшейся работе российских экономистов каждый раздел, фактически, имеет собственную методологическую схему, что не позволяет сформулировать сколько ни будь общий вывод. Поэтому для демонстрации другого методологического рассуждения, базирующегося на институциональном подходе, мы обратимся к другой работе из области права [4]. Эта фундаментальная работа не только положила институциональный подход в основание анализа правового государства и гражданского общества, а и отводит значительное место методологии формирования данного подхода.
Начало институциональному подходу в области права автор относит к работе М. Ориу 1910 года [12], что соответствует общепринятой в правовой литературе точке зрения. (Интересно, что само понятие института зародилось еще в византийской правовой дисциплине, тогда как представление об институциональном подходе появляется недавно.) Главной заслугой Ориу является социологизация традиционной юридической точки зрения: предметом новой правовой дисциплины выступили не только совокупности юридических норм, но сами социальные отношения, которые ими регламентируются, учреждения, с помощью которых эти нормы проводятся в жизнь, а также устойчивые традиции, которые формируются в общественном сознании и поведении. Последнее позволило говорить о сфере права не только как о социальном, но и социокультурном институте.
В принципе, такая трактовка состава института права во многом совпадает с той, что дана нами выше. За тем, казалось бы, небольшим исключением, что для меня выделение искусственной и управляемой области правовых норм из оестествленных норм и образцов культуры с самого начала связано с разнообразными процессами деятельности в рамках единого правового институционального пространства. Среди этих процессов назовем реализацию этих норм, контроль за их исполнением, образование корпоративных служащих. Действие права предполагает также наличие определенных технологически организованных учреждений. Другими словами, в рамках нашего подхода рамочной является именно институциональная действительность, тогда как юридические нормы, юридическая наука и нечто им подобное являются лишь элементами в институциональной инфраструктуре. Правда, элементами, способными обособиться в самостоятельные институции (сравни образование).
Это расхождение проявляется, уже как принципиальное, на уровне той трактовки механизмов деятельности данного института, которую предлагает А. Матюхин. Подчеркнув, что важным достоинством Ориу является введение в состав института права профессионального корпоративного сообщества, он утверждает, что в этом случае в качестве особой составляющей конструкции «институт-корпорация» должно быть корпоративное мышление и, добавляет, специфика корпоративного мышления заключена в том, что оно руководствуется «направляющей Идеей». Таковой для института права является идея Права как производная от идей Справедливости и Свободы.
Далее автор делает шаг, который вполне в духе гегельянца Ориу, но противоречит принципам деятельностного подхода, о следовании которым он заявляет. Идея Права (а, следовательно, и мышление, через которое она представлена) кладется в основание институт права, который должен быть их нее развернут (построен на ней). Последующее вытекает с очевидной долей автоматизма, поскольку автор вынужден обратиться к эпистемологическим и семиотическим парадигмам для совершения этого разворачивания. В частности, следующим за Идеей слоем является слой ее «символического закрепления», а затем слой «институциональной формы» (структуры мест-ролей, посредством которой реализуется технология институционально-корпоративной деятельности). А внизу лежат собственно материальные (технологии деятельности) и духовные опоры (культурные традиции).
На основании этой методологии автор разрабатывает изощренные институциональные интерпретации правовой действительности как с ее практической стороны, так и со стороны связанных с нею теоретических представлений.
Продемонстрированные примеры показывают, что трактовки структуры и в еще большей степени механизмов деятельности социальных институтов носят авторский, «штучный» характер. Для их анализа и тем более типологизации нужны дополнительные методологические средства. В дальнейшем я предполагаю продолжить этот анализ, делая, в частности, собственные конструктивные шаги по использованию институциональных инструментов при решении прикладных социальных задач.
[1] Термин введен В.П. Горяиновым [2]
[2] Назову среди них работы, относящиеся к области права [4], философии [5], социологии [6], экономики [7;8] и политологии [9]. Далее мы к ним обратимся.
[3] Так, в одной из упомянутых работ [4] указывается на консолидирующая роль общих институциональных Идей, но не раскрывается, каким образом формируются такие Идеи.
[4] Это, в частности, означает, что какие-то из базовых социальных элементов могут отсутствовать в предшествующих социальных структурах. К таковым, например, относятся «организации», феномен совершенно новый в общественном развитии.
[5] Социологию как эмпирическую дисциплину часто относят к аисторическим наукам. Однако присутствие «культуры» и соответствующих сравнительных исследований актуализируют проблематику исторического развития для социологии в целом. Специфика «культурологического» раздела социологии все же сохраняется, что и отмечено нами.
[6] Существует интересный вопрос, в какой мере и каким образом творцы в области искусства выступают в качестве лидеров (общественного мнения или чего-то другого).
[7] В идеологических интересах к культуре-искусству государство легко подверстывает и другие отрасли, такие как спорт, просветительская деятельность. Поэтому мы употребляем термин искусство не столько в материальном, сколько в функциональном смысле, имея ввиду прежде всего идеолого-воспитательную функцию.
[8] История территориального управления демонстрирует возрастание числа и качества элементов такого управления. Апогея этот процесс достиг в Советском Союзе с его идеологией и практикой тотального управления.
[9] В этом смысле К. Маркс говорил о «естественно-исторических» формациях в развитии общества.
[10] Надо отметить очень высокое качество данной работы, в которой взгляды экономистов на институциональную проблематику представлены полно и содержательно.
[11] У меня не было предварительного намерения представить другой подход во чтобы то ни стало. Он получился достаточно случайно. Причины: установка не на анализ какого-либо института, а поиск любых институциональных средств для целей общественной интеграции и принадлежность к методологической школе (ММК), в которой метод псевдогенетического выведения является одним из ведущих при анализе сложных исторически развивающихся социальных явлений.
[12] Именно социально-инженерный подход позволяет, с моей точки зрения, более адекватно, нежели научно-исследовательский, понять природу и механизмы работы социальных институтов. Инженерный вопрос о консолидирующей роли института, с этой точки, зрения оказался методически очень полезным.
[13] В этом случае очень хочется обратиться к лейбницевой модели мира монад, правда, добавив в нее генетические связи в качестве объяснительного фактора предустановленной гармонии.