ВТОРИЧНЫЙ АНАЛИЗ КАК НОВЫЙ ПОДХОД В ОРГАНИЗАЦИИ СОЦИАЛЬНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

1. Научные и политические причины появления и характеристики вторичного анализа

Вторичный анализ социальных данных в качестве особого направления исследований не является открытием какой-то научной школы, а сформировался в последние десятилетия, органично впитав в свое относительно короткое историческое русло разнообразные и мощные источники как научного, так и политического свойства. Однако его значение, как представляется, определяется не только историей решенных с его помощью задач, но теми возможностями, которые он открывает и о которых речь пойдет ниже.

Если для определения вторичного анализа принять лежащий на поверхности критерий, а именно - использование эмпирических данных, полученных и использованных в некотором другом, первичном социологическом исследовании, то легко обнаруживаются причины, побудившие заниматься таким анализом.

Прежде всего, а почему бы нет, если такие данные имеются. Если верно, что никакой исследователь не в силах ``до конца познать свой объект'', то это относится и к такой конструкции как эмпирические данные, которые также неисчерпаемы для познающего мышления (см. [1]). Первичный исследователь всегда где-то должен остановиться и поставить точку в своем анализе, а другой исследователь может стереть эту финальную точку и продолжить анализ. Это особенно интересно, если находится новый угол зрения, под которым ведется новый анализ, если парадигма нового автора противопоставляется интерпретирующей модели первого исследователя, если данные некоторого первичного анализа включаются в более широкий массив данных.

Акцент на эмпирических исследованиях в социальных науках, внимание к методам такого исследования и их определенная стандартизация, экспликация методов эмпирического анализа и самих данных в научных публикациях ради того, чтобы читатель и критик смогли их верифицировать - все это приводит к наполнению громадных архивов данных как особой составляющей в исследовательских архивов. Присущие всякой грамотной архивной службе упорядочение и работа на пользователя облегчают к ним доступ. Сразу же отметим, что создание архивов данных не является каким-то естественным процессом, но за этим должны стоять воля научного и гражданского, в том числе в лице государства, сообществ, огромная работа и серьезные финансовые затраты. Поэтому нам приходится обсуждать эти процессы на примере Западной Европы и США, поскольку Россия в них пока что не участвует. 

 Постоянно растет число организаций, которые регулярно проводят масштабные первичные исследования, в частности мониторингового характера, получают огромные массивы данных, и при этом теоретическая обработка этих массивов отстает от притока новых данных. Это, с одной стороны, ориентирует такие организации на торговлю данными и их получение изначально с целью продажи, а с другой - ставит перед ними проблему поиска таких методов обработки данных, которые позволяют им с минимальными затратами времени и средств снять максимальный теоретический результат собственными силами и продавать его - что много престижнее и дороже. Ярким и, к сожалению, исключительным отечественным примером такой организации является Всероссийский центр исследования общественного мнения (ВЦИОМ). 

Рост стоимости проведения эмпирических исследований, особенно если это макромасштабные исследования с большой территориально разбросанной и информационно объемной выборкой, вынуждает ученых обращаться к архивам данных и проводить такие исследования как вторичные.

В образовательных организациях обращение к самым разным массивам данных открывает принципиально новые возможности для подготовки профессионалов в области общественных наук.

Важнейшим фактором развития вторичного анализа служит появление крупных институциональных заказчиков как на формирование разнообразных баз социальных данных, так и на проведение вторичного анализа.

 Управление интеграционными процессами в Западной Европе сделало актуальным проведение сравнительных и кросскультурных межстрановых исследований на базе тех первоначальных исследований,  которые были проведены и проводятся в отдельных странах. Еще в 50-е годы о необходимости таких исследований говорил Штейн Роккан, развернув обоснование и программу таких исследований. “Роккан задавал вопрос о возможности создания либо международного, либо регионального архива, который бы координировал бы интересы как тех, кто генерирует данные, так и тех, кто их использует.” (см [2, с. 15]). Эти архивы создавались бы “с упором на проблемы сравнительного вторичного анализа”, а соответствующие исследования: “а) относились бы к западноевропейской ситуации; б) касались бы сопоставимости на  межгосударственном уровне разнообразных источников данных, особенно если они имели отношение к различной исторической, культурной и лингвистической обстановке; в) в их процессе изучались бы выводы разных, отдельно взятых проектов; г) давалась бы оценка влияния различных стратегий опроса и д) рассматривалось качество предварительных прикидок в сопоставлении с официальными статистическими источниками” (там же, с. 15). Необходимо отметить, что программа Ш. Роккана была воспринята на уровне как отдельных европейских стран, так европейского сообщества в целом.

 В США, наряду с правительственными организациями как потребителями социальной информации, специфическими институциональными субъектами и фактически инициаторами движения по созданию баз данных, полученных в первичных исследованиях и доступных для вторичного анализа, стали университеты. Именно в них культивировались эмпирические социальные исследования, развивались и стандартизировались методы получения данных.

Тематическая специализация университетов и установка на свободный, некоммерческий обмен данными позволили получить огромные массивы определенным образом систематизированных данных.

Расширение практики вторичного анализа и автоматизация обработки эмпирических данных в социальных исследованиях породили парадоксальное для традиционной социальной науки разделение труда: одни исследователи собирают поточным способом различные данные для продажи, не собираясь использовать их в каком-либо первичном исследовании, тогда как другие исследователи работают с ними, решая прикладные или фундаментальные научные задачи. Для этого принципиальными оказываются стандартизация методик проводимых исследований, способов первичной обработки и хранения исходных данных. Исходные данные в этом случае являются не столько эмпирическим материалом (традиционно предполагается - некоторого конкретного исследования), сколько социальной статистикой.

 В результате исчезает различие первичных и вторичных исследований: любое исследование, основывающееся на автономно собранной социальной статистике может быть названо вторичным анализом (позиция, высказанная в 1996 г. в докладе А.А. Давыдова на семинаре ИСА РАН по проблемам вторичного анализа).

Очевидно, что указанное разделение труда резко расширяет исследовательские возможности и интенсифицирует труд ученого. То, что ранее занимало годы, которые в основном уходили на сбор и первичную обработку эмпирического материала, можно с помощью современных технических средств осуществить за недели.

Наконец, и это неявно сопровождало все перечисленные ранее факторы появления вторичного анализа, ключевую роль сыграли новые технические средства хранения, обработки, передачи и накопления информации - ЭВМ и их инфраструктуры, прежде всего Internet. Сегодня любой ученый в любой точке мира получает возможность проводить сколь угодно широкие и углубленные исследования, получая через Internet доступ к разнообразным архивам данных и используя компьютеры и компьютерные программы типа SPSS или STATISTICA для их обработки.

Осуществление вторичного анализа ставит множество проблем, затрагивающих технику социальных исследований: сопоставимость данных, полученных различными исследователями и объединенных в одном вторичном анализе, полнота данных по отношению ко вновь поставленной исследовательской задаче и т.п., о чем подробно говорилось в предшествующих главах и что будет на конкретных примерах обсуждаться во второй части данной работы. Эти проблемы разрешимы в той или иной степени, причем конкретный характер какого-то решения не затрагивает фундамента традиционных социальных исследований. Во многом эти проблемы являются общими для любого социального исследования.

Однако есть проблемы собственно вторичного исследования, которые возникают вместе с ним  и носят фундаментальный характер.

Традиционно социального ученого не может удовлетворить тотальная редукция эмпирических данных, которые он использует в процессе своего исследования, к социальной статистике, которую он получает по кооперации в структуре нового разделения научного труда. Конечно,  роль статистики неоспорима, и определенные задачи могут решаться на статистическом материале - при четко опознаваемых критериях научной допустимости, значимости, ограниченности полученных выводов. Но при всем том социальный ученый хорошо знает, что эмпирические данные есть не что иное, как определенная мыслительная конструкция, построенная применительно к исследовательской ситуации и поставленным задачам - конструкция, возводимая не только им самим на фундаменте определенной парадигматики, но и его респондентами, живущими, возможно, в других мыслительных и образных мирах, конструкция, которая усредняет и абстрагирует эмпирический материал не столько в связи с требованиями логики исследования, сколько в силу отсутствия других способов работы. (О получении социологических данных как сложноорганизованной и методологически направляемой деятельности смотри прекрасную работу Г. Г. Татаровой [3].)

Как отмечает по этому поводу Н.И. Лапин, социальные данные собираются в процессе исследования под модель, под проблему, а само исследование не есть получение ответа на интересующий кого-то вопрос (“Какой сорт пива Вы предпочитаете?”), а движение в проблеме (см. [1]).

Проблема станет еще более острой, если уйти от молчаливого признания академического направления в социальных исследованиях (и, следовательно, от полученных здесь данных) в качестве истины в последней инстанции и вспомнить о феноменологической критике академизма, которая отвергает всю его эмпирическую базу как результат позитивистских методов и требует обращения к процедурам понимания (см. [4]). С точки зрения понимающей социологии социальная статистика никак не может лежать в основе социальной науки.

Признание эмпирического материала не  просто совокупностью внешних объективных данных, а  элементом научной конструкции предъявляет очень серьезные требования ко вторичному исследователю. Это означает, что вторичный исследователь не может некритически взять обезличенные эмпирические данные, а обязан проводить анализ и критику позиции первичного исследователя, причем не только теоретической модели, способов интерпретации данных и полученные выводы, но также методологию исследования в целом, включая конструирование эмпирических данных. (Заметим, кстати, что социальная статистика при определенном подходе сама может стать предметом критики и пониматься не как сборник объективных данных, а как продукт определенной методологии и позиции.) С этой точки зрения наибольший научный интерес представляют те вторичные исследования, которые не просто дополняют первичные за счет новой комбинаторики данных и интерпретации их комбинаций, а вступают в дискуссию по ценностным, теоретико-познавательным или иным основаниям, причем свою позицию развивают с использованием данных первичного исследования. (Последнее отличает вторичный анализ от обычной добротной научной работы, в состав которой входит аналитико-критическое отношение к предшественникам.)

Вторичный исследователь, в идеале, эксплицирует собственную позицию и позицию предшествующего исследователя, вводя тем самым в круг обсуждения позиционную действительность. Это важно, поскольку чаще всего первичный исследователь не фиксирует свою позицию, вынося ее за скобки и репрезентируя прежде всего свой объект. Однако даже если происходит его самоопределение, оно всегда будет неполным и получит другую интерпретацию с точки зрения позиции его критика.

Возможности, которые открывает вторичный анализ для прикладных социальных исследований и фундаментальность методологических проблем социального познания, которые возникают с его появлением, свидетельствуют, что мы столкнулись не со случайным фактом в истории науки, а с фундаментальным явлением, которое ретроспективно обнаруживается в прошлом и которое займет существенное место в будущем. Важно сегодня адекватно понять место и статус этого явления, точно поименовать его с тем, чтобы эффективно определить направления и границы его развития.

Представляется, что важный шаг в этом направлении сделан Н.И. Лапиным в уже цитируемой нами работе. В ней вторичный анализ социальных данных рассматривается как особый срез методологии, пересекающий все слои методологии первичного исследования, как подход в ряду других подходов (системного, кибернетического, семиотического...), организующий научное мышление и связанные с ним типы деятельности.

Фундаментальным онтологическим основанием вторичного анализа как подхода Лапин считает неисчерпаемость объектов деятельности и в познавательной и в конструктивной модальностях. Соответственно, гносеологическим и аксиологическим основаниями являются постоянное появление новых познавательных и конструирующих инструментов, а также непрерывность процесса обновления ценностей. При этом вторичный анализ соединяет в себе качества историко-культурного и критического подходов: ведущий механизм осуществления вторичного анализа - это критическое отношение к предшествующим мышлению и деятельности, но при этом существенным является не отбрасывание прошлого, не инновация ради инновации, а максимальная его ассимиляция и использование. Связка этих подходов определяет место вторичного анализа по отношению к первичному анализу: с одной стороны, он продолжает последний, лежит в ряду воспроизводимых исследований, а с другой - он ортогонален к первичному анализу, аналитико-критически и конструктивно относясь ко всем его элементам (данным, гипотезам, моделям, интерпретациям и. т.д.).

Важнейшая черта вторичного анализа - его синкретичность (по терминологии Н.И. Лапина), конфигураторность (по терминологии Московского методологического кружка, связанного с именем Г.П. Щедровицкого) по отношению к некоторому множеству предшествующих исследований. Проведенные в качестве отдельных, имеющих дело с разными объектам, первичные  исследования “собираются” (конфигурируются и переконфигурируются) во вторичном исследовании, которое завязано на один объект; вторичный анализ тем самым выполняет важную методологическую функцию - конструирует или реконструирует такую специфическую целостность как объект за счет тематических, частно-предметных исследований.

При таком подходе отмеченное ранее разделение исследовательского труда и перевод социальных данных в разряд статистики оказываются лишь частными вспомогательными моментами в структуре вторичного анализа.

Используя предложенную трактовку вторичного анализа, мы далее остановимся на следствиях развития этого подхода, которые способны радикально повлиять на развитие общественных наук.

    2. Методологизация социальных научных исследований как следствие развития вторичного анализа

Натуралистическая точка зрения (по выражению В.И. Ленина, стихийный материализм) была и остается базисной у исследователя-ученого, каким бы методологическим занятиям он не предавался параллельно со своим основным рабочим процессом.

 Исследовательская познавательная установка, делающая ученого ученым, предполагает наличие некоторого независимого от него объекта (мира объектов), который он как внешний наблюдатель познает (описывая, моделируя и даже экспериментируя с ним, т.е. влияя на этот объект и взаимодействуя с ним). При этом ученый в процессе познания стремится как можно точнее, глубже, полнее, правильнее схватить этот объект, получить более истинное знание, чем все до сих пор полученное.

 Вера в наличие объекта незыблема: как бы ни поражали воображение исследователя философские конструкции, доказывающие, что Ахилл никогда не догонит черепаху, он твердо знает, что это не так и вновь и вновь строит - в лице своих лучших представителей, принимающих данную апорию в качестве проблемы своего научного предмета, - более совершенные понятия, которые бы непротиворечиво показали победу Ахилла в этом соревновании. Познавательная  рамка,  где  познающему субъекту  противостоит объект как таковой, всегда остается обрамляющей для исследователя: как бы ни были изощрены рефлектирующие рассуждения Гуссерля об интенциональном предметоформирующем сознании, в конечном счете он остается аналитиком, который, пусть на примере собственного опыта, полагает этот опыт и наличное в нем сознание в качестве чего-то внешнего, данного факта, существующего и далее описывает сложное устройство объекта-сознания.

Философствующая методология как позитивная дисциплина способствует натуралистической точке зрения и если даже обнаруживает разрушающую его тезу, то рядом выстраивает спасительную антитезу. Аристотель, в той мере в какой он занимается процессами движения в знании, в борьбе с софистикой строит силлогистические правила, понятые в дальнейшем в качестве формы мысли. Начав с сомнения во всяком знании, Декарт полагает в качестве данности мышление (не знание как это было до него, а именно мышление - через мыслящего субъекта, которым выступает прежде всего он сам) и далее инструментализирует или методологизирует (опять же впервые порождая именно методологию в отличие от гносеологии и эпистемологии) это мышление: подобно тому как глаз естествоиспытателя вооружается и усиливается микроскопом, “мыслящая субстанция” усиливается и технологизируется с помощью изобретенных им инструментов-правил. (Сравните осуществленную им инструментализацию математического мышления за счет введения системы координат.) Принимая вслед за предшествующей философией тезис о невозможности получения всеобщего знания на базе чувственного опыта, Кант ставит вопрос о том, как возможны априорные синтетические суждения и находит (полагает существующими) априорные мыслительные формы, с помощью которых этот вопрос решается положительно. Неопозитивизм, в который раз подвергнув сомнению претензии теоретического знания на всеобщность и необходимость, и более того, осмысленность, предлагает физикалистскую редукцию в качестве спасительного для этого знания хода.

Похоже, что наука тем благосклоннее принимает философско-методологические построения, чем менее они ее затрагивают: более всего приемлемы те из них, в которых проблема и ставится и разрешается внутри самой философии, в результате чего легализуется фактическое состояние науки (Кант); вполне допускаются инструментальные надстройки и пристройки (аристотелевы логические формы или декартовы правила для руководства ума). Радикальные же требования и программы (типа физикалистской или феноменологической редукции) переадресуются критикам и, как правило, на уровне программ и остаются. (Редким исключением является выполненная Расселом и Уайтхедом работа по сведению математики к логике в Principia Mathematica.)

Как бы то ни было, философско-методологические расчленения и реконструкции научного знания остаются внешними для научного знания, в лучшем случае выступая в виде его признанных интерпретаций или дополнительных пояснений. В пользу этого тезиса свидетельствует такой серьезный философ, как Макс Вебер: “...методология всегда является осознанием средств, оправдавших себя на практике, а  тот факт, что они отчетливо осознаны, в такой же степени не может служить оправданием плодотворной работы, как знание анатомии предпосылкой правильной ходьбы. Более того, так же как человеку, пытающемуся контролировать свою походку на основании анатомических знаний, грозит опасность споткнуться, подобная угроза встает и перед специалистом, стремящимся определить цель своего исследования, руководствуясь методологическими соображениями. Непосредственно помочь историку (М. Вебер рассматривает проблемы методологии исторического исследования) в какой-либо части его практической деятельности...можно только тем, чтобы раз и навсегда научить его не поддаваться импонирующему влиянию философствующих дилетантов” (см. [5, с.9]).

Высказывание М. Вебера особенно интересно, поскольку философско-методологические изыскания нашего века предъявили серьезные претензии и выдвинули получившие широкое признание требования именно к общественным наукам (наукам о духе, наукам о культуре). Акцент на специфических механизмах формирования и развития культуры в противоположность природе, неправомочность в этих науках таких генерализаций и каузального анализа, которые свойственны естественным наукам, признание позиционного характера социального знания, что заставляет пересмотреть проблему его истинности, опознание мифотворчества общественной науки в форме ее абстракций - все то, что обсуждалось неокантианцами, социологами знания, феноменологами и культурантропологами, то что нашло отражение в модернистской и постмодернистской парадигмах, в принципе, казалось бы, неизбежно вызовет радикальную перестройку наук о культуре.

Что же произошло реально? Можно сказать, что фактически ничего, поскольку философско-методологические изыскания остаются литературными памятниками в истории философской мысли, а немногочисленные опыты их практического применения оказываются маргинальными на магистрали развития общественных дисциплин. Если просматривать историю последних, то она обнаруживает собственную логику движения и вполне обходится без ссылок на философские новации, которые вынудили бы ту или иную из этих дисциплин резко изменить свой предмет и метод.

Однако даже если согласиться с тем, что общественные дисциплины все же ассимилируют нечто из предложенного философией, остается кардинальный факт сохранения ими принципиальной познавательно-натуралистической позиции. Они лишь включают в свое содержание новые блоки, модернизируют исследовательские процедуры или вводят определенные ограничения на использование своих результатов. В частности, аксиологическая действительность, позиционность высказываний широко исследуются или хотя бы отслеживаются многими социальными науками (но при этом забывается анализ собственных аксиологических оснований и позиционных установок); для респондента оставляют возможность открытых ответов (хотя остается жесткая структура самого эмпирического исследования или лидерство исследователя в неформализованном интервью); признается, что прокламированная респондентом точка зрения вовсе не обязательно определяет его настоящее или будущее поведение (но тем не менее опросы общественного мнения являются самой доходной статьей в социологии).

Предыдущее рассуждение касалось того, что было названо философско-методологическими изысканиями, которые в пределе сами являются исследовательско-познавательными дисциплинами, хотя не всегда претендуя на статус науки (продолжая в этом, по сути, линию Аристотеля, провозгласившего предметом первой философии познание причин сущего). Им  противопоставляются такие методологические подходы, для которых исходной является не познавательная, а конструктивная установка (познание является лишь инструментом в ее реализации), причем эта установка не ограничивается нормирующим программированием или проектированием того, что конструируется, но реализует свои проекты и программы, демонстрирует себя в таких реализациях. В частности, это означает, что фиксируя своеобразие культуры, настаивая на специфике мышления, коммуникации и деятельности в культуре, признавая особенность механизмов познания в культуре, методология должна давать образцы организации коммуникации, мышления и деятельности, в том числе познавательной.

Московский методологический кружок имеет определенные достижения в осуществлении такой установки, представленные в формах организации семинарской деятельности и так называемых организационно-деятельностных играх. Однако это методологическое направление не оказало такого заметного влияния на общественные науки, которое могло бы обсуждаться в рамках нашей темы. Даже если и появились позитивные образцы нового подхода к общественным явлениям, они лежат рядом с общественными дисциплинами и не рассматриваются ее представителями в качестве оснований для трансформации собственной деятельности.

Неприятности, если так можно выразиться, методологизации, необходимость начать серьезно рассматривать до сих пор внешние по отношению к классической науке методологические и философско-методологические аргументы застали общественные науки там, где они менее всего ожидались - в связи с таким достижением собственного развития, каким является вторичный анализ социальной информации. Более того, самым проблематизирующим оказывается тот блок в этом анализе, в котором случилось главное с точки зрения методологии прегрешение, а именно, превращение эмпирических данных исследования (которые, как известно, детерминированы развитием исследовательской проблемы и исследовательскими моделями) в чистую статистику, собираемую до появления исследовательских проблем и моделей и обособляемую от них.

Вращивание методологических представлений в повседневную исследовательскую практику выпукло демонстрируется на материале тех потрясающих возможностей, которые открывает вторичный анализ для образования.

Если раньше студент в ходе научной практики должен был на частных ролях подключаться к тому или иному исследовательскому коллективу, исповедующему определенную научную идеологию и занятому многотрудной работой по выработке гипотез, сбору и обработке материала, его интерпретации, то теперь можно взять сборник различных исследовательских моделей, выполненных в различных идеологиях и парадигмах, выбрать одну или несколько из них, подходящих по тем или иным соображениям, и далее “приложить” их с помощью развитых математических программ обработки данных к тем или иным массивам данных, которые по Internet'у перекачиваются из архивов различных стран. Возможно проведение самых масштабных сравнительных исследований, можно повторить знаменитые исследования с привлечением новых данных или трансформируя заложенные в них гипотезы или модели.

Сегодня такая возможность лишь закладывается в новых образовательных программах. Пока что появились только первые сборники таких моделей, только складываются принципы работы с ними, в том числе способы интерпретации их приложений к массивам данных. Предстоит работа по расширению классов данных, в частности использованию результатов контент-анализа. Однако важно, что образцы нового подхода к образованию и исследованию есть, и на них видны радикальные перемены, которые ожидают эти сферы (см. по этому поводу [6]).

С точки зрения интересующего нас вопроса о методологизации социальных исследований отметим следующее: работающий описанным выше образом студент без каких-либо внешних искусственных приемов меняет познавательную установку (исследовать определенный объект для получения о нем искомых знаний) на инструментальную -применить те или иные модели к тем или иным массивам данных. При этом является понятным (очевидным, а не выведенным в ходе сложных философско-методологических рассуждений, справедливость которых еще надо признать), что варьирование моделей и баз данных приводит к различным, иногда прямо противоположным “знаниям”. И вопрос тогда стоит о ценности тех или иных знаний, об их смысле и назначении, о тех языках, в которых можно ставить и обсуждать такие проблемы. Иными словами, рефлексия по-новому организованной исследовательской деятельности становится в точном смысле слова методологической.

Существенно, что наряду с методологизацией исследовательских моделей, представлением их в качестве различных парадигм должен быть поднят вопрос о методологическом отношении к данным. Органично это делается тогда, когда методология сопоставляет такие разные подходы в общественных науках как академическая (университетская)  и феноменологическая социология, а также постмодернистские опыты. Тем самым мы на новом уровне - не отдельного эмпирического исследования, а на уровне эмпиризма в целом - возвращаемся к вопросу о такой конструкции как эмпирические данные.

     3. Вторичный анализ - подход среди других подходов

В первом параграфе мы изложили предложенное Н.И. Лапиным понимание вторичного анализа как подхода. Придание вторичному анализу статуса подхода, с одной  стороны, позволяет ставить по отношению к нему особого класса проблемы (предъявлять требования определенного типа), решение которых служит важным механизмом его развития, а с другой - не сводить его к частному методу в ряду с остальными и транслировать (посредством методологической рефлексии) его инновативные черты на всю организацию социальных исследований, рассматривать как всеобщий механизм. В качестве онтологических, гносеологических и аксиологических предпосылок  вторичного анализа, которые позволяют ему выступить в качестве подхода, Лапин называет неисчерпаемость объекта социального исследования и конструирования, поступательное развитие средств познания и конструирования, а также динамику ценностей социального исследователя. В этом отношении вторичный анализ подобен социально-научному подходу в целом. Наряду с этим, в качестве специфической черты вторичного анализа Лапин фиксирует производимый в нем синтез критического и историко-культурного подходов, методологически проработанное и эксплицированное совмещение новизны каждого следующего случая вторичного исследования и преемственности по отношению к предыдущим исследованиям.

В нашем предыдущем рассуждении было продемонстрировано методологизирующее значение вторичного исследования, а именно то, что в нем эксплицировано различие объекта (положенного в виде совокупности данных) и моделей, в которых этот объект представляется. Важно, что модели могут быть разными настолько, что принадлежат к разным исследовательским предметам и парадигмам. Способность каждого конкретного исследователя обращаться к разным моделям стирает жесткие предметно-профессиональные рамки и позволяет свободно работать в разных научных парадигмах. Главным становится методологическое знание о моделях и способах их интерпретации. Все вместе ведет к существенным трансформациям организации образования в области общественных наук.

Однако необходимо заметить, что вторичный анализ не является единственным подходом, который приводит к методологизации научного исследования. Скорее, он делает это в наиболее демонстративной форме. Теперь ретроспективно можно показать, что все другие подходы в той или иной степени обладают подобной методологизирующей функцией.

Продемонстрируем этот тезис на примере социологического исследования, выступающего в функции подхода (смотри также [7]). (Наше дальнейшее рассуждение интересно к тому же тем, что оно демонстрирует способность частного предметного  исследования выступать в роли подхода. Это значит, что “подход” не зависит от содержательной специфики используемых в нем понятий и категорий, а лишь от способа употребления, способа встраивания в исследовательские контексты. Это также означает, что подходов может быть много разных - социологический, экономический, культурологический и так далее. Что не исключает наличие специфических черт у каждого из них и особенности вклада в сферу интеллектуальной деятельности. Специфику вторичного анализа как подхода мы и исследуем в данной работе.)   

Конкретно речь идет о применении социологического подхода в градостроительстве. А еще уже - о его применении при проектировании систем общественного обслуживания населения, зонировании городской территории и структурной организации селитебных зон.

Может возникнуть законный вопрос: почему надо специально “применять” социологию в области, которая, казалось бы, по определению (по существенным качествам объекта) принадлежит к социологическому ведению. Но именно постановка и обсуждение данного вопроса и последующий за этим анализ сложившейся ситуации в соответствующей градостроительной области выводит на различие социологического исследования как частнопредметного и сложноорганизованной социологической работы, включающей и конструктивные и собственно аналитические элементы, которая может быть названа подходом.

 Суть в том, что концептуальные представления о структуре селитебных или жилых территорий, а также типология социальных по характеру использования городских объектов (учреждений общественного обслуживания и “сетей”, т.е. системно организованных совокупностей этих учреждений) формировались и развивались далее без опоры на социологические разработки. В лучшем случае, как это имело место с концепцией микрорайонного устройства селитебной территории, определенные представления заимствовались из тех или иных научных и околонаучных моделей, но далее выключались из научного оборота, из научной критики и, следовательно, теряли способность к развитию, оестествлялись в качестве “второй природы”. В другом случае - как это было с типологией общественных учреждений и их сетевой организацией , при их формировании отсутствовали как социальные исследования, так и факты заимствования каких-либо социологических представлений. (Мы не будем усложнять настоящее рассуждение анализом опосредованного опирания сетевого конструирования на социологические представления, которое происходило за счет использования микрорайонных моделей, о чем подробно можно прочитать  в [7].)

Однако простой факт отсутствия социологических исследований в какой-либо области практической деятельности, в том числе и социальной по своей “природе”, еще не является основанием для отрицательного оценочного суждения со стороны социолога. Все вопросы возникают тогда, когда решения в данной области нацеливаются на социальные задачи, но при этом не вводятся необходимые практические инструменты.

 Если и как только концепция территориального зонирования и структурирования отдельных зон предполагает решать задачи общинного устройства в городе, то возникает требование делать это грамотно с точки зрения той науки, которая занимается человеческими общностями (в данном случае - социологии). Если такая задача возникает на самых первых этапах формирования концепции структурирования селитебной территории, то социологические исследования должны присутствовать изначально и далее на протяжении всего концептуального строительства и его модернизации. Ошибка градостроителей, теоретиков от градостроительства, состояла в том, что микрорайонная модель была принята вне научных обсуждений и далее от них всячески изолировалась, в частности, оберегалась от идущей со стороны социологической критики.

Ситуация с учреждениями общественного обслуживания и их сетями несколько сложнее. Развитые в социалистическую эпоху они ставили основной целью распределение отраслевым способом произведенных продуктов, товаров и услуг (вероятно, будет правильно сказать, что задача решалась в экономической плоскости, причем в специфически советском варианте экономики). С этой точки зрения нельзя требовать от этой типологии какой-либо релевантности по отношению к социальным задачам (если не считать распределение особой социальной задачей и не исследовать различные каналы и привилегированные системы распределения). Проблемы начались тогда, тогда эти типы стали рассматривать в качестве средства решения вновь поставленных социальных задач или, точнее, задач, которые не могут быть корректно решены без обращения к социологической науке. В частности, в условиях относительного благополучия и при развертывании массовой новой жилой застройки в конце 50-х годов была поставлена задача строить такие комплексы различных по типу учреждений обслуживания, которые бы оптимально удовлетворяли индивидуальные и групповые потребности проживающего населения. Грубо говоря, ставился вопрос, сколько, каких (по типу и вместимости) и где учреждений надо поставить, чтобы удовлетворить эти потребности как можно полнее и как можно экономичнее. В принципе, как стало понятно после методологической и социологической критики наличных представлений о типах учреждений общественного обслуживания и их сетях, эта задача не имела решения: каждый “тип” удовлетворял различные множества социальных потребностей, где-то дублируя друг друга, а где-то оставляя лакуны. Для того, чтобы решить поставленные социальные задачи надо было либо радикально перестроить типологию учреждений под социальные задачи - в ущерб экономическим, либо научиться строить сложные, как минимум двумерные типологии, совмещающие экономические и социологические реалии. Но в любом случае надо было бы обратиться к понятиям и понятийным конструкциям, которыми пользовались градостроители, провести их критику с социологической точки зрения и далее - социологам вместе с градостроителями - построить новые понятийно-концептуальные конструкции, релевантные тем задачам, которые с их помощью собираются решать.

Обратим внимание на последние процедуры, которые, по сути, проделывают ту же методологизацию знания, что и вторичный анализ: происходит разведение понятийных и модельных конструкций от “объектной действительности”, которую они выражают. Социологический подход - а речь в данном случае идет именно о нем - имеет дело отдельно с понятийно-концептуальными конструкциями, анализируя и критикуя их с социологической точки зрения, и отдельно с объектами, которые,  будучи реализацией понятийно-концептуальных конструкций, т.е. сами являясь конструкциями особого вида, функционируют как естественные объекты и в этом качестве могут анализироваться. Социологический подход не может остановиться на критике и должен перейти в позитивную фазу, которая не может быть аналитической или даже аналитической по преимуществу. Критикующий социолог обязан совместно с представителями той области деятельности, к которой он “подходит”, осуществить конструктивную работу по построению нового понятийно-концептуального инструментария - проектов (типологий или чего-то иного) таких объектных конструкций, которые способны в явной форме решать социальные задачи. Очевидно, что порождаемая конструкция не имеет свойств истинности или ложности. Она является одной из возможных и несет отпечаток не только определенных научных предпочтений авторов, но и их ценностные установки.

Заметим, что близкие задачи должен решать системный подход. Проблема этого подхода, его применения не в том, чтобы увидеть некоторый объект как систему, проинтерпретировать его в системных категориях. Необходимо прежде всего выделить тот понятийный аппарат, через который в деятельности “взят” этот объект, провести его критику с точки зрения системных категорий и требований и, если необходимо, реконструировать этот аппарат с точки зрения понятий о системе.

К сожалению, в случае с градостроительством социологи пошли по другому пути, проводя исследования “инженерного” типа - применительно к городским объектам. Так например, проводились скрупулезные исследования по определению удовлетворенности наличной и прогнозированию будущей социальной потребности в таком типе учреждений как кинотеатры. Но такой потребности нет, поскольку в этом учреждении разные посетители и их группы удовлетворяют разные социальные потребности, во многом эквивалентно замещаемые другими типами учреждений (дискотеки, театры) или домашними формами досуга (телевидение, видео). В лучшем случае исследовался наличный спрос в условиях данной обеспеченности остальными видами услуг. Инженерным мы этот вид анализа называем потому, что исследователь не проблематизирует предзаданную ему онтологию, работая с нею как с естественной (не понятийно обусловленной), а все конструктивные возможности (то, что выступает в качестве “научных рекомендаций” по развитию анализируемой действительности) сводятся к комбинаторике элементов этой действительности.

Для того, чтобы продолжить сопоставление предложенного примера социологического подхода и вторичного анализа как подхода  - показать их сходство и определиться со спецификой вторичного анализа - нужно особо остановиться на проблеме объекта в социологическом подходе и вторичном анализе.

Наш пример социологического подхода к решению определенных градостроительных задач (не решаемых без социологии) имеет ту особенность, что область, к которой подходили”, имеет ярко выраженный конструктивный характер. Это прежде всего градостроительное проектирование. Структура селитебных территорий, как и типы учреждений общественного обслуживания - откровенные конструкции. Отсюда, откровенно конструктивной (в меньшей степени аналитической) становится работа социолога. (Могут сказать, что это не социологическая работа. Но при этом останется под вопросом, кто же должен проводить научную критику понятий и концептуальных моделей в практических областях деятельности, когда это конструкции прокламируются в качестве средств решения стандартных социологических задач. Кроме того, сегодня никто не отрицает ценностный           характер любого социологического анализа. Вопрос, следовательно, не в принципе, а в мере.) Однако, конструктивный характер работы не только не снимает вопроса об объекте, а делает его более острым. С одной стороны, объект конструируется, а, скажем, не дан в качестве объекта анализа (сколько не изучай данный объект и его несоответствие вновь поставленным перед ним как инструментом задачам, решения не получишь). С другой стороны, конструирование, заканчивающееся объектом, погружаемым в объектную среду, не может являться произвольной процедурой. В приведенном примере в рамках проектного процесса был сконструирован специфический “объект” - категориальная конструкция, способная соединить в себе и естественные и искусственные компоненты. Таким объектом выступили “системы деятельности”, в которых и для которых производилось конструирование таких объектов как территориальные структуры и учреждения обслуживания. Системы деятельности были представлены в виде категориальной четырехслойки. Слой процессов деятельности, которые объявлялись данными, предзаданной объективной действительностью и которые обеспечивались различными инструментами, в том числе такими, которые могут дать градостроители посредством проектирования и построения городской среды (как таковые эти процессы могли исследоваться в том числе социологическими средствами). Важно, что будучи данными, процессы могли организовываться и переорганизовываться в зависимости от того, какими инструментами деятельности они обеспечиваются. Переконструирование организации процессов  с помощью таких инструментов деятельности как элементы городской среды являлось первой конструктивной задачей. Остальные три слоя были последовательным движением по конструируемому инструменту деятельности (в данном случае - сложному градостроительно-средовому образованию). Слой функциональной структуры, который новую организацию процессов деятельности трансформировал в требования к инструменту; слой морфологической структуры, который учитывал наличие других инструментов деятельности (другие компоненты городской среды), с которыми новый инструмент должен был быть взаимно адаптирован (старые элементы городской среды могли “развиться” под влиянием нового); слой материала, в котором овеществлялся новый инструмент. Конструктивная работа социологов и градостроителей велась далее по отношению к этому объекту. (Отметим, что "объект" в этом случае выступает обособленно от той или иной содержательной модели, а не является ее элементом , как то имеет место в хорошо проработанном социальной исследовании.)

И для данной конкретной работы, и для методологии вторичного анализа как подхода важно понять, в какой мере определенная категориальная объектная конструкция оставляет простор для применения множества теоретико-содержательных моделей или парадигм (по аналогии с тем, как на одних и тех же данных можно применить определенное множество содержательных социологических моделей.)

   Оставляя в стороне многие сюжеты, связанные с этой работой, в том числе обусловленные уже чисто методологической, а не социологической критикой включения проектных механизмов в систему управления городского развития, вернемся к вопросу об объекте в рамках вторичного анализа. В частности, можно ли какие-то методологические ходы, проделанные при применении социологического подхода к проблемам градостроительства, распространить на вторичный анализ как подход.

Как мы помним, для вторичного анализа заново ставится проблема эмпирического материала. В первичном исследовании эмпирический материал есть понятийная конструкция внутри научного исследования. В принципе, когда вторичный исследователь обращается к эмпирическому материалу первичного исследования, он должен проделать аналитико-критическую работу по отношению к этому материалу с точки зрения своей парадигмы. Очень правдоподобно, что для критики и переконструирования эмпирического материала необходимо строить особые модели объекта - той действительности, которая является общей для первичного и вторичного исследователей и в которой должны быть понятны их различия. Обратим внимание на то, что в отличие от построения “объекта” в  социологическом подходе к решению градостроительных задач, который придерживается  установки на конструирование, вторичный анализ по преимуществу аналитичен (звучит тавтологически, хотя это подтверждение совпадения значения термина и реально осуществляемой деятельности, за ним стоящей). Скорее всего это накладывает свои требования на конструирование объекта во вторичном анализе.

Проблема объекта особенно важна для той ветви вторичного анализа, которая имеет дело не с эмпирическим материалом первичного исследователя, а с социальной статистикой, базами и архивами данных, собранными узкими профессионалами этого дела, не проводящими собственных исследований. Данные никогда не берутся россыпью, они организуются так или иначе вторичным исследователем. Вопрос в том, в какой мере и как он репрезентирует эту работу. Представляется, что и в этом случае необходимо эксплицированное построение “объекта” исследования и через него отнесение к социальной статистике, в том числе ее критика и восполнение новыми данными.

С этой точки зрения очень интересно направление работ, которое связано с именем А.А. Давыдова и принявшее форму специфических математических моделей работы с социальной статистикой в рамках вторичного анализа (смотри [8] ). Фактически, внутрь этих моделей “вшита” одна (или более?) универсальных моделей объекта, которые позволяют работать со статистикой автоматически и получать социологически значимые выводы. Для социологов и методологов является важной задачей понять принципы построения и работы такой модели и сделать для себя соответствующие выводы.

Наконец, в завершение этой темы остановимся еще на одном моменте, где новации вторичного анализа перекликаются с другими тенденциями в социальной науке. Речь идет о новых требованиях к прикладным социальным исследованиям в свете различения управленческой и политической деятельности. Перекличка состоит в том, что подобно вторичному анализу, политическая деятельность переносит акцент с объекта на множественность парадигм, в которых этот объект может быть представлен. Проиллюстрируем этот тезис на примере административно-властных отношениях в городе.

Управленческая административно-властная деятельность в чистом виде представлена в социалистической системе централизованного планирования, которая заявила о себе как продукте научного предвидения и опирающейся в своей работе на научные представления об обществе. Единственный властный субъект (государство в лице представляющих его органов) имеет дело с обществом как объектом управления и оперирует, опираясь на модели этого  объекта. Предполагается, что модель должна иметь свойство быть истинной или ложной, а потому стоит проблема научного выбора и научного обоснования выбранной модели. Принятые модели обладают повышенной консервативностью, и смена моделей всегда оказывается серьезной общественной проблемой.

Политической мы называем такую ситуацию, когда наряду с административно-властным субъектом в пространстве принятия решений находятся и другие субъекты, и властный субъект должен осуществлять политическую деятельность по согласованию различных интересов. Единственность и истинность моделей при этом отходит на второй план по сравнению с их прагматической ценностью. Более того, в разных ситуациях и при работе с разными субъектами могут использоваться разные модели, разные предметы и разные парадигмы для построения моделей. Таким образом, мы приходим к той же ситуации полипарадигмальности, с которой столкнулись во вторичном анализе. И как во вторичном анализе, политик и его партнеры должны иметь определенную совокупность данных и конструкции объекта (объектов) принятия политических решений, которые позволяют систематизировать эти данные прежде чем применить к ним те или иные парадигмы. А это значит, в свою очередь, что  информационное обеспечение процессов принятия политических решений, их доступность в оперативном режиме для всех участников политического пространства становятся одной из важнейших задач.

Практическая деятельность городского администрирования требует совмещения управленческого и политического подходов, что является определенным противоречием поскольку в управлении должна быть представлена одна, претендующая на истинность модель объекта, тогда как в политической модальности их может быть много. Вероятно некоторым решением этой проблемы является методологизация объекта управления подобная той, что была проделана нами при проектировании сетей общественного обслуживания - построение категориальной конструкции в качестве базы построения и сопоставления различных содержательных моделей- решений.

     4. Вторичный анализ и профессиональная организация научной деятельности.

Профессионализм в общественно-научной сфере стал испытывать дестабилизирующие воздействия до информационных революций и испытывает их сейчас не только в связи с нею.

Показательным примером служит отечественная социология. С трудом легализовавшись в 60-х  годах, она сразу же попала в хорошо упорядоченную структуру: иерархический верх занимала марксистская философия, она же методология всех наук, в том числе и социологии. Проблемным было отношение с соседями по цеху, скажем, с научным коммунизмом или демографическими исследованиями, поскольку каждый пытался осуществить экспансию на территорию другого. Вместе с тем всегда был верховный арбитр в лице марксисткой философии, который отслеживал порядок в классификации общественных наук и “как бы не решался вопрос о классификации наук, все марксисты согласны с тем, что научная социология возможна только на базе исторического материализма. Конечной целью всякого социального, в том числе социологического исследования является разработка путей и способов построения коммунистического общества'' [9, с. 93]. Важно, что на объединение - создание собственного единого для всех социологов предмета, уточнение границ с соседями, выработку общей методологической позиции работало советское социологическое сообщество, будучи само жестко иерархизировано и упорядочено по авторитетам.

Вместе с социализмом исчезла прозрачность организации социологии, типичной демонстрацией чего служит круглый стол, проведенный журналом “Социологические исследования” (теперь “Социс”)  в апреле 1996 года и посвященный перспективам российской социологии. Поставлено под сомнение высокое назначение социологии: она не дает концепций общественного развития, но лишь повышает уровень рефлексии в обществе (В.А. Ядов); то что порождают социологи является не столько знаниями, сколько мнениями, причем не сводимыми друг к другу (И.В. Семенов); одновременно используются многие парадигмы в том числе и устаревшие (А.И. Зимин). Разрушено ее парадигмальное и методологическое единство: наряду с традиционной (академической, вузовской) социологией существует и оппонент в лице феноменологической социологии или приверженцев постмодернизма.

Существенное диверсифицирующее воздействие оказывает автономное развитие коммерциализированной прикладной социологии: если вузовская социология, даже поделенная на школы и направления, все же оформляется в некоторые стандартные дисциплины, то ценность консультанта во многом определяется его инновационными достижениями, которые являются его know how и не предъявляются в целях трансляции.

Инновационная установка распространяется и на вузовскую социологии в качестве самоценности или условия повышения конкурентоспособности; преподаватели стремятся совмещать обучение с более прибыльным консультированием. Превращение образования в одну из услуг на рынке, живущем по законам инноваций и диверсификаций (в противоположность воспроизводству санкционированных образцов через жестко контролируемый государством публичный институт), усугубляет эту общую картину (подробнее см. [10]).

Центробежные тенденции в организации профессиональной деятельности имели место с момента ее становления, а также в предпериод - в цеховой организации (сравните выделение так называемых свободных профессий).

 Однако всегда существовали серьезные центростремительные силы, сохраняющие данный тип организации. Одни из них, уходящие корнями в цеха, были очень выразительно и точно, как мне представляется, обозначены С.И.Котельниковым (в его докладе на семинаре по проблемам профессионализма, который работал в ИСА РАН в первой половине 1996 года) термином  “феодальный контракт”. Подразумевается, что некий “сюзерен”, имеющий или принявший на себя соответствующие права, передает какой-то группе лиц права собственности на определенную область деятельности, возлагая на нее соответствующие обязательства и ответственность как за качество продуктов этой деятельности, так и ее развитие. Сюзерен сохраняет за собой контрольные функции. Так, выступающее от лица общества государство задает стандарты на профессиональную продукцию и образовательные стандарты, лицензирует возможность занятия той или иной деятельностью.

Предмет профессиональной деятельности определяется общественной потребностью прежде всего функционально, тогда как конкретное наполнение функции может существенно трансформироваться. Целительство может быть доверено знахарю, специалисту с университетским дипломом или экстрасенсу; прогнозом может заниматься астролог, специалист по общественному мнению или эксперт по рынку ценных бумаг. Функции задают рамку профессии, а профессиональное сообщество отрабатывает определенные технологии исполнения функций и закрепляет их в специальных воспроизводственных институтах.

Важно, что очень многое в рамках такого контракта отдается на откуп самим профессионалам, механизмам профессиональной самоорганизации, которые и формируют следующий круг центростремительных сил. Профессиональное сообщество само определяет критерии профессионализма. Смена профессиональных критериев может захватывать все общество (сравните отношения науки и церкви в европейской истории), но тем не менее ростки новой профессиональности появляются внутри динамической профессиональной системы. Профессиональное сообщество занято механизмами собственного воспроизводства, лоббируя свои интересы в качестве общественных с тем, чтобы стянуть на себя общественные ресурсы. С этой точки зрения описанное ранее совещание лидеров отечественной социологии весьма показательно: фиксируя линии  “разбегания”, они закономерно ставят вопрос об объединяющих (в единую профессию, отделенную по многим существенным признакам от непрофессионалов) основаниях.

Главным среди механизмов профессиональной организации стала система образования (профессионально-технического, среднего, высшего). Дисциплинарная структура в образовании фактически изоморфна профессиональной, и, взаимно подкрепляя друг друга, эти структуры очень жестко определили современные процессы общественного воспроизводства.

Многочисленные попытки педагогики найти иной путь, так например исходить из  “человека” с его творческими способностями и интересами, выделить какие-то ортогональные предметы, построенные на базе мыслительных и мыследеятельностных характеристик, практически не имеют успеха и носят экспериментальный характер. (Как не имеет успеха и методологизация процессов обучения и деятельности, которая исходит из принципов управляемого распредмечивания и опредмечивания.)

Не обсуждая того, каким образом профессионально-педагогическое сообщество пришло к этому, а также полученные на этом пути позитивные итоги, отметим лишь сам факт: акцент делается не столько на функцию, сколько на объектное прикрепление специалистов в границах профессии (социология семьи, города, рабочего класса, делинквентного поведения, экономика семьи, промпредприятия, третьей сферы, торговли...) Классный специалист (“подобный флюсу”) является идеалом профессионально организованной деятельности - и это сохраняется параллельно с описанными центробежными процессами, с постоянным запаздыванием в подготовке по новым специальностям, с нуждой в постоянной переподготовке и переквалификации.

Оценивая революционизирующее влияние вторичного анализа на современную профессионально-дисциплинарную организацию деятельности, отмечу следующее. Это влияние осуществляется прежде всего через сферу образования, и здесь мы можем обратиться к примерам, приведенным в предыдущем разделе  главы.

 Возможность выбора из множества моделей, обращения к различному эмпирическому материалу стирает границы не только между специальностями внутри профессий и делает несущественной объектную специфику, но размывает и профессиональные рамки. Вообще-то само различение профессий и специализаций в профессии оказывается малосущественным, и на первый план выходят методологические и аппаратные различия. В определенном смысле происходит возвращение (обращение) к функциональной природе профессий интеллектуального труда: важными становятся типодеятельностные различения, такие как отличие исследования от прогнозирования и отличие конструирования от них обоих.

Конечно, подобная “депрофессионализация” снимает и ответственность, которую несет профессия, что недопустимо с точки зрения общества. Следовательно, обсуждаемые нами преобразования должны еще пройти важный путь общественного развития и признания. Однако, как представляется, открывающиеся перспективы столь существенны и даже долгожданны, что этот путь не будет долгим.

                      Литература

1. Лапин Н.И. О предмете социальной информатики и ее приложениях // Системные исследования. Методологические проблемы. Ежегодник 1997. М.: Эдиториал УРСС, 1977.  

2.  Таненбаум Э., Мокманн Э. Интеграция европейской базы данных, услуги инфраструктуры и необходимость интеграции //Международный журнал социальных наук, 1995,  № 9.

3. Татарова Г.Г. Методология анализа данных в социологии. М., “Стратегия”, 1998.

4. Новые направления в социологической теории. М.: Прогресс, 1978.

5. Вебер М. Критические исследования в области наук о культуре // Культурология: ХХ век. М.: Юрист, 1995.

6. Рюссевик Й. Лаборатория для сравнительной социальной науки // Международный журнал социальных наук, 1995, № 9.

7. Сазонов Б.В. Место и характер социальных исследований при разработке концепций социально-экономического развития города. // Государственное регулирование экономики и социальные проблемы модернизации. Часть П. М., УРСС, 1997.

8. Давыдов А.А.

9. “Социология” // Философская энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1970, т. 5.

10. Сазонов Б.В. Смена парадигмы в инновационно организованной педагогике // М.: Кентавр, 1996, № 1.

                                     Наши координаты:
                                 Телефон: (095)1354225
                              Эл.почта: lab1-3@rambler.ru