Вступительная статья к кн. Б. Санто "Инновация как средство экономического развития". М., "Прогресс", 1990;  

 

 

Советский читатель имеет возможность познакомиться еще с одной книгой по инновационной проблематике. Подобно предшествовавшим [1], и эта работа имеет во многом вводный, ознакомительный характер, что не является оплошностью издателей,— как это ни пара­доксально, инновационная действительность по-прежне­му является для нашей страны терра инкогнита, неизвест­ной отечественной практике и прошедшей мимо «массо­вого» теоретического сознания. Хотя попытки привлечь внимание к этой действительности, начать ее исследова­ние и практический запуск делались в те же годы, что и переводы зарубежных работ: в декабре 1978 г. состоялась фактически первая всесоюзная конференция по пробле­мам нововведений, а во ВНИИСИ АН СССР под руко­водством профессора Н.И. Лапина в 1979 г. начались семинары и ежегодные издания по этой же проблема­тике [2]. Специфика семинара состояла в том, что здесь делалась попытка сочетать теоретические формы работы с практическими — выявить отдельные инновационные всплески, помочь их организационному закреплению и развитию: семинар стремился стать консультационным «бюро» по вопросам нововведений и развитию органи­заций. Невостребованные, эти начинания тихо исчезли к середине 80-х годов.

Парадокс состоит в том, что в отсутствие подлинного инновационного феномена в нашей стране пышно расцвел его удивительный эпифеномен — вера в так называемый «научно-технический прогресс» вообще и стремление прямо управлять им, в частности. Суть доморощенного мифа состоит в том, что XX в., соединив науку, техни­ческое творчество и производство, открыл невиданные ранее возможности для создания новых предметов, услуг, целых областей деятельности. Не одно поколение со­ветских экономистов сделало карьеру на политэкономическом обосновании закономерности этого эпифеноме­на и его особой эффективности в условиях социализма, тогда как другие — на критике рыночных механизмов осуществления процессов НТП, незаметно переходившей в отсеивание зерен от плевел и выискивание тех по­лезных технических и организационных моментов запад­ной инновационной практики, которые не грозят анти­рыночной добродетели социалистического способа хо­зяйствования,

Простая истина, с моей точки зрения, состоит в том, что сам по себе XX в. не обладает никакими естествен­ными особенностями по части науки и техники, а так называемый НТП является вполне искусственным обра­зованием — сознательной инновационной стратегией поведения передовых фирм в условиях нынешней ры­ночной конкуренции [3].Этот факт был отмечен уже в названной работе В. Хартмана и В. Штока. В огрубленной схеме смысл их рассуждения' следующий.

Противостоя тенденции снижения нормы прибыли (обусловленной относительным ростом основной части капитала ввиду повышения технической оснащенности рабочего места, ростом затрат прошлого труда), фирмы вынуждены расширять объемы производства, продаж и прибыли, увеличивать производительность труда, снижая тем самым фондоемкость продукции, ускорять оборачи­ваемость капитала. На перенасыщенном рынке это ока­залось возможным сделать, с одной стороны, постоянно создавая новые потребности покупателей, выбрасывая на рынок качественно новые товары и услуги, а с другой — модернизируя и революционизируя технологию их произ­водства. Желание постоянных продуктных и технологи­ческих инноваций осуществляется за счет включения науки и инженерии в систему деятельности фирм, в жесткой ориентации их на ускорение инновационных процессов. Наука, техника и производство слились — при ведущей роли последнего — в единую порождающую и использующую инновации машину [4]. (С точки зрения научных и инженерных исследований происходит скла­дывание так называемой системы «индустриальных ис­следований».)

Внешне это выглядит как стремительно обновляемая для потребителя продукция, невиданный ранее рост ее разнообразия, поразительно короткие сроки выполнения сложных заказов и т. п. Для фирм это означает отказ от жестких и инерционных организационных и техно­логических структур, создание рисковых фирм и риско­вых капиталов, диверсификацию производства, сочетание крупных структур и малых фирм, переобучение кадров, переход на наукоемкие производства и т. д.

Инновационное поведение фирм может управляться с государственного уровня — за счет финансирования, поощрительного налогообложения, правовой и организа­ционной поддержки.

Но управлять можно лишь тем, что движется: мало­продуктивно — крутить руль стоящего автомобиля, еще менее — если в нем отсутствует двигатель, и совсем бессмысленны манипуляции с его макетом. Какие бы усилия ни предпринимали органы вышестоящего руководства по отношению к отечественным предприятиям, научным и проектно-конструкторским организациям ради ускорения мифического научно-технического прогресса, все они бессмысленны, если главное дейст­вующее лицо — советская фирма — не помышляла ни о каких инновациях, более того — не имела к этому никаких предпосылок.

Нелицеприятная правда заключена в том, что советское хозяйство принципиально антиинновационно, исто­рически сложилось как таковое. В этой истории две тесно связанные линии.

Одна из них — фундаментально-идеологическая, вы­текающая из веры в обладание истинным («научно-обоснованным») знанием как источников социальных зол, так и принципов построения совершенного общест­ва. Все, что мешало достижению очевидных целей, выра­жало сомнение или недостаточно быстро ориентирова­лось в новой ситуации, должно было исчезнуть. Если деятельность буржуа всех рангов (включая крестьянина как независимого производителя и собственника хотя бы на продукты своего труда) не поддавалась «учету и контролю», не поворачивалась в сторону реализации поставленных властью целей, то она должна была пе­рестать существовать. Переход к прямому «управле­нию» [5] всей машиной производства, а следовательно и распределения был логическим следствием столкнове­ния взявшей верх идеологии и противостоящей реаль­ности. В немалой степени этому способствовали, до невероятия ускорив процесс практической победы данной идеологии, чрезвычайные условия гражданской войны, которые оправдывали и сделали возможной любую дикта­туру. Именно здесь, в форме военного коммунизма, была применена модель прямого «управления» всеми процессами сверху донизу, распределительная по своей сути и использующая силу для поддержания намеченных распределительных отношений [6]. НЭП был краткой пере­дышкой, давшей стране возможность выжить. Но он означал частичную потерю власти управлять в условиях относительной свободы производителя. Модель прямого и полного «управления» всеми процессами производства и распределения оказалась понятнее и казалась более эффективной для реализации выдвигаемых целей (общегосударственных, военных, внешнеполитических, сле­дующих из представлений об общественном идеале). «В чем мы усматриваем наиболее яркие черты нового хозяйственного этапа? — пишет в 1930-м году предсе­дателю Госплана СССР Г. М. Кржижановскому идеолог новой системы хозяйствования С. Г. Струмилин.— В области сельского хозяйства — это прежде всего крутой перелом в темпах коллективизации деревни в сторону их ускорения... Ликвидация кулака как класса при сплошной коллективизации бедняцко-середняцких масс деревни ставит совершенно по-новому все проблемы и методы планирования сельского хозяйства. От косвенного регу­лирования на него воздействием через рынок и цены мы получаем возможность прямого оперативного планиро­вания сельскохозяйственного производства, как это до сих пор было возможно только по отношению к обоб­ществленному сектору производства» [7].

Переход к прямым оперативным методам управления по отношению к промышленности начался несколько раньше — в 1926—1927 гг. и продолжался в после­дующие годы. В июне 1927 г. ЦИК и СНК СССР приняли новое «Положение о государственных промышленных трестах». Если по «Положению» 1923 г. главной задачей треста являлось извлечение прибыли, то новое «Поло­жение» определяло его как государственное промышлен­ное предприятие, «действующее на началах коммерческо­го расчета в соответствии с плановыми заданиями» [8]. Оперативно-плановые методы управления захватывали как собственно производственные, так и распределитель­ные процессы. В связи с этим продолжалось синдицирование различных отраслей промышленности, а синди­каты из организаций, объединявших группы трестов — производителей однородной продукции в сфере сбыта этой продукции, закупки сырья и планирования торго­вых операций, превращались в органы административно­го распределения промышленной продукции. «Для уско­ренного развития индустрии в условиях ограниченных материальных ресурсов усиливалось значение централи­зованного планового распределения большинства видов продукции промышленного назначения... В плановом порядке, чего не было раньше, распределялась теперь большая часть продукции треста и устанавливались цены...» [9]. В этих условиях «усиление роли синдикатов во всех отраслях их деятельности — сбыт, определение размера и ассортимента промышленной продукции, снаб­жение сырьем и материалами, концентрация финансово­го хозяйства и техническое обслуживание производст­ва — привело к усложнению функций большинства син­дикатов, к их постепенному врастанию в аппарат управ­ления промышленностью... объективно необходимое усиление планово-распределительных методов в управле­нии промышленностью привело синдикаты к концу 1928 г. к утрате связей с рынком и частичной атрофии хозяйственных стимулов» [10]. Сходные преобразования происходили в конце 20-х годов в финансовой системе:

«Госплан продолжал проводить линию на неуклонное подчинение ее плановому началу» в противовес поддер­живаемой в то время линии НКФ на то, чтобы банки и другие кредитные учреждения вели определенную «по­литику» в системе экономических отношений с другими субъектами экономической деятельности. Ту же линию плановой централизации укрепляла введенная в 1918 г. монополия внешней торговли.

Народное хозяйство превращалось в единую машину, механизм, действующий на основе народнохозяйственно­го плана, «плана как системы цифровых заданий всем отраслям хозяйства» [11], доходящего «до предприятия и цеха и даже до станка и рабочего места» [12], ставшего таковым — именно директивным документом, а не сово­купностью контрольных цифр — уже к 1928 г. (См.: 3. К. Звездин, указ. источ., с. 151). Выразителем этой машины стал его верхний управленческий уровень — сам Госплан: «...в качестве первой и самой элементарной предпосылки такой организации необходимо мыслить себе полное единство, цельность и строжайшую соподчиненность на всех ступенях сверху донизу всей плановой системы органов. Плановая система должна работать, как хорошо выверенный хронометр. Никаких перебоев, ни­каких отступлений от раз установленных сроков. Стро­жайшая плановая дисциплина, ибо неисправность даже в самом мелком колесике или винтике плановой машины может затормозить действие всего хозяйственного меха­низма» [13]. Естественно, что идеал своей собственной орга­низации управляющий орган рассматривал в качестве идеальной организации всего хозяйственного орга­низма [14].

Машинное представление хозяйственного организма выражается также в том, что с ним обращаются как с ма­шиной — его инженерно проектируют и конструируют [15]. Единственная специфика в том, что если эта машина — социальная, то и проектирование оказывается социаль­ным: «... для того, чтобы именно социальные конструкции могли творить инженеры, чуждые нам иной раз по духу (речь идет о возможности привлечения к работе Госплана спецов старой школы. - Б. С.), мы должны с особым  ударением подчеркнуть роль тех ценных установок пар­тийных и правительственных директив, в пределах которых мы строим свои планы. Так вот, если вы этим специалистам-инженерам дадите вполне определенное задание, какую социальную структуру им предстоит построить, и используете их технические знания только для того, чтобы в пределах этого задания они вам вычер­тили рабочие чертежи и дали все схемы заданной постройки, тогда вы и этих инженеров-специалистов запря­жете в самую плодотворную работу по строительству коммунизма» [16]. Правда, Г. С. Струмилин затем резко су­жает класс «подлинных» социальных инженеров (как полностью адекватных этому понятию, оставляя спе­циалистам лишь частичную функцию в этом процессе), уточняя: «Но если отвлечься от этого образа социального инженера, который пока можно было бы применить только к некоторым нашим вождям...»[17]

Что же остается на долю остальных участников про­цесса социалистического строительства? Точное исполне­ние, помноженное на энтузиазм исполнителей: «Директор завода — не хозяин предприятия, а только подотчетный агент советской власти»  [18]. «Лозунг развернутого со­циалистического наступления... предполагает охват и активизацию в этом движении широчайших трудя­щихся масс. Эта активизация вокруг задания выполнить пятилетку в четыре года уже осуществляется в формах рабочего изобретательства и массового ударничества, социалистического соревнования и мобилизации встреч­ных промфинпланов» [19].

Подобный анализ можно и нужно продолжать. Он необходим, чтобы понять логику действующей и по сей день машины, в которой все преступления сталинщины можно рассматривать как перегибы, как необязательные предельные состояния, но они не являются аномалией, они вполне органичны этой машине, которая все рассмат­ривает как свое собственное средство. Политика сталин­щины покоится на фундаменте ее экономики, что не исключает идеологических источников появления самой экономики. Экономика прямого «управления» производством и распределением неизбежно содержит в себе все те черты, с которыми мы теперь вынуждены бороться: дефицит и низкое качество продукции, бессмысленное ценообразование, бесправие в отношениях с «верхами», сочетаемое со вседозволенностью по отношению к «ни­зам», общая безответственность и незаинтересованность в деле. Очевидно, что подобная машина принципиально несовместима с системой хозяйствования, где лидерами являются фирмы, осуществляющие инновационное пове­дение, шире — активные независимые производственные, организационно-деятельностные субъекты,  которые формируют потребности, диверсифицируют производст­во, активно вовлекают в этот процесс тех, кто может быть полезен, хочет и способен действовать, исследовать, думать..

Самым бедственным наследием управленческо-бюрократической машины являются даже не она сама и ее монолитность, т. е. невозможность ее частичных исправ­лений, понуждающая уничтожить ее целиком (теоре­тически очевидный, но практически маловразумительный тезис, поскольку по своей монопольной природе она не оставила ничего рядом с собой, а время строительства нового может оказаться непосильно большим для выжи­вания всей системы). Главное в другом: эта машина уничтожила, в том числе на генетическом уровне, то, что зовется предпринимательством, в менее шокирующих для нас формах — предприимчивостью, то, что может быть названо субъектами социальной деятельности. Если в самые страшные времена их уничтожали физически, то затем — невостребованностью. Поэтому мы должны начинать с кропотливой, многотрудной и не дающей моментальной отдачи работы по выращиванию таких субъектов — обеспечивая им инкубационную защиту от старой агрессивной среды и в то же время не разру­шая их жизнестойкость, способную преодолевать эту среду.

Вторая исторически сложившаяся антиинновацион­ная — как мы теперь понимаем — линия состоит в том, что в рамках административно-командного метода пря­мого «управления» в стране была создана мощная, в свое время относительно эффективная, но крайне инерцион­ная технико-технологическая система «поэлементного» производства и совершенствования. Именно она, с ее противостоянием радикальным путям развития и интенсивным способам создания чего-то принципиально для себя нового, оказалась не в состоянии соперничать с инновационными механизмами развития, которые во­зобладали после второй мировой войны.

Складывание технической системы производства в нашей стране происходило тогда, когда не стоял вопрос — что производить. Важно было произвести из­вестные виды продукции, обеспечив потребности страны в целом, населения, а также самой производственной системы: вооружение армии, «ситчику... комсомолкам», 100 тысяч тракторов деревне, чтобы она пошла за нами, определенное количество миллионов киловатт-часов электроэнергии, которое, наряду с советской властью, обеспечит победу коммунизма, и т. д. Причем надлежало сделать это быстро, экономно и эффективно, демонстри­руя новые принципы хозяйствования, не растрачивая лишних усилий, сбалансировав все элементы производ­ственных циклов. Мне не ясно, почему предметом осознания не стал тот факт, что в качестве идеальной модели всего народного хозяйства была принята схема конвейера с его идеальной — с технической точки зре­ния — организацией труда: «изделие» разбивается на части (элементы), и отдельные «заготовительные» цеха изготавливают их, с тем чтобы собрать затем целое. Конвейер — прекрасно проектируемая социально-техни­ческая система, выражающая идеал прямого «управле­ния». Конвейерное производство показало свою эффек­тивность на капиталистических фирмах целой эпохи. Но все капиталистическое производство, живя законом рынка (экономики), а не производства сложной техни­ческой системы, оставалось — с точки зрения идеальных представлений управленцев прямого типа — во власти стихии. В нашей стране мы могли себе позволить по­строить всю систему по конвейерной идеальной схеме, разбив весь вещный мир на отдельные изделия и его элементы, а затем обеспечив их производство и сборку.

Научно-техническое развитие в конвейерной системе возможно за счет двух механизмов (если не считать постановки на старый конвейер принципиально новой модели, что тем труднее, чем масштабнее н выпускаемое изделие; если таким «изделием» вся национальная продукция, то задача обновления становится неразрешимой). Во-первых, можно в определенной степени совершенствовать каждый элемент только в той мере, в какой он не будет требовать изменения соседних элементов и тем более крупных блоков системы: можно совершенствовать карбюраторный двигатель, но нельзя заменить его на дизель, поскольку это требует перестройки целой конвейерной подсистемы. Производство каждого достаточно крупного элемента конвейерной системе обрастает своим научно-инженерным обслуживанием, но сути это не меняет: система совершенствуется в пределах элемента; все, что требует переделки соседних элементов (кстати, совершенствуемых рядом, параллельно по своим программами) оказывается «радикальным» нововведением, крайне трудно реализуемым [20]. Во-вторых, радикальное в обычном смысле слова новшество все же может появиться  экстенсивным путем — за счет появления рядом со старой системой новой конвейерной «нитки» сборки и новых заготовительных цехов (так создавались ракеты, ядерное оружие  и т. п. «изделия»). Подобный способ роста предполагает определенную открытость системы, возможность черпать откуда-то ресурсы на создание новых конвейерных «ниток». Реально ресурсы черпались из других хозяйственной системы — деревни, социальных, технических инфраструктур. Принудительность мер перераспределения при этом неизбежна.

Достаточно очевидно также, что до определенного момента система поэлементного производства и  совершенствования с экстенсивными способами создания новшеств может не только конкурировать с системой, но даже местами обходить ее, поскольку это все же механизм совершенствования, в определенной мере развития, а не воспроизводства старого (с этой точки зрения мы пионеры программно-целевых методов управления [21]), к тому же способный принудительно концентрировать усилия всей системы на отдельных частях, перераспределять ресурсы в ее пользу. Именно этот механизм позволил стране выиграть Великую Оте­чественную войну. Ясно также, что принуждение всех видов (включая лагерное) является нормальным спосо­бом функционирования этой системы.

Но также ясно, что эта принудительно-распредели­тельная система прямого «управления» с ее частичными улучшениями и самоуничтожением собственных частей ради решения приоритетных задач не может выдержать конкуренцию с таким мощным «взрывным» механизмом развития, как инновационное поведение свободных про­изводителей, поддержанное системой государственного регулирования и финансирования. Множество самых раз­ных субъектов экономической по ближайшим целям и социально-экономической по реальному содержанию деятельности объединены одной стратегией и — при всей их разнородности и конкурентности — работают, по сути дела, друг на друга. (Я не обсуждаю насколько неизбеж­на стадия инновационной экономики в контексте мирово­го развития, есть ли ей альтернативы, в чем ее обществен­ные издержки и возможные катастрофические послед­ствия, как не обсуждают этого и для системы поэле­ментного совершенствования. Все это серьезные вопросы. Сейчас речь идет лишь о перспективах конкуренции между этой экономической организацией и тем, что создано за десятилетия в нашей стране.)

С этой точки зрения перестройка в нашей стране неизбежна. Начало ее не столько в том, что система изжила себя — она в принципе может существовать сколь угодно долго, даже уничтожая своих членов (не­посредственно или через разрушение среды их обитания). Ее неадекватность проявилась вовне, в сравнении страны как целого в военной и экономической областях. Именно поэтому перестройка исходно носила «верхушечный» характер. Она не могла не быть революционной, ибо предполагает слом базисных отношений за счет актив­ности надстройки. Наиболее уязвимое место — отсутст­вие нужной энергии у этой надстройки в силу того, что система не оставила готовых субъектов деятельности, превратив всех в очень плохих исполнителей. И все же нет другого пути, кроме выращивания из себя этих субъектов и, при четкой постановке целей, создания коллективной стратегии движения.

Возвращаясь к книге, заметим следующее. Она удов­летворяет прежде всего познавательные запросы, инфор­мируя о чужом опыте, а также дает определенные средст­ва тем, кто уже осуществляет инновационную деятель­ность. В нашей стране таких субъектов крайне мало — элементы параллельной экономики в виде кооперативов, совместных предприятий и т. п. немногочисленны, а спо­соб их поведения во многом детерминируется общей сре­дой [22]. Методические и иные работы по инноватике ока­жутся практически полезными тогда, когда отечест­венная экономика выйдет на соответствующий путь.

Ситуация нашей страны в этом случае не нова для мира — обсуждается в концепциях «модернизации» (практически у нас неизвестных), для которых основная проблема — громадные сложности восприятия новой, т. е. инновационной, системы организации хозяйствова­ния для инокультурных сред. Сложности для отечествен­ной системы принадлежат к крупнейшим в силу ее про­тивостояния практически по всем параметрам.

Подобные сложности сохраняются и для Венгрии, несмотря на ее относительную продвинутость в обла­сти реформ — она начала их раньше и позже встала на путь той формы управления, от которой мы теперь хотим избавиться. Но даже для Венгрии главной проблемой являются люди — дефицит тех субъектов деятельности, которые в силах воспользоваться новой ситуацией, открытой вновь целой гаммой правовых и организацион­ных мероприятий. Инновационное поведение также не является определяющим для венгерских фирм. Этим задается жанр предлагаемой читателю книги. Она напи­сана главным советником Бюро Совмина ВНР, специа­листом по вопросам научно-технической политики. Наряду с прекрасным знанием обстановки внутри стра­ны, автор на собственном многолетнем опыте знаком с организацией хозяйственной деятельности капитали­стических стран, прежде всего Японии. И на этом фоне весьма знаменательно, что исследование направлено не главным образом на венгерский опыт в области ново­введений, но опять-таки на мировой как на образец, относительно которого Венгрия еще должна определить­ся.

Отметим деталь, которая, как мне кажется, определи­ла всю архитектонику книги. Видимо, будучи неудовлет­воренным практически сложившейся ситуацией, автор пытается преодолеть ее теоретически, рассматривая инновационность не как нечто специфическое, характерное для современных развитых капиталистических фирм (а отсюда, естественно, сложность переноса феномена в ус­ловия социалистического хозяйствования), но в ка­честве общеисторического механизма развития деятель­ности, по отношению к которой отмеченное поведение фирм является лишь одной из разновидностей. Все же остальные могут достаточно просто влиться в этот про­цесс — точнее, освоить его наиболее современные фор­мы, поскольку, принадлежа истории, они так или иначе владеют им: надо лишь верно понять новые оттенки общей закономерности и учесть их в практической ра­боте. Именно этим, на мой взгляд, объясняется попытка автора строить общую теорию инновационной деятель­ности, обращаясь к информационно-кибернетической па­радигме. Таким образом, читатель может найти в этой книге детальный сравнительно-исторический анализ ин­новационной практики развитых капиталистических стран и оригинальную теорию инновационной деятель­ности как общеисторического процесса.